Тот, кто держит за руку

И тут ее голова дергается, откинувшись назад, от звонкой пощечины, которую ей отвешивает собственный отец. Девочка, явно не ожидавшая подобного насилия, испуганно ахает и хватается за ушибленную щеку… Вебер, видимо, тоже не ожидавший от себя такого,

смущенно утыкает глаза в пол:

Ты сама напросилась, — сипит он глухо. — Ты не имеешь право обвинять меня в подобном… Я люблю вас с мамой и ты знаешь об этом!

Да уж я вижу, насколько ты нас любишь! — цедит его дочь сквозь зубы. — Спасибо тебе за это, папочка! — и сорвавшись с места, она быстро убегает по коридору, отчаянно сдерживая истерические рыдания.

Мы с доктором Хоффманном переглядываемся. Всё происходящее кажется настолько сюрреалистичным, что я трясу головой, словно прогоняя безумный туман… Что я здесь вообще делаю? — проносится на задворках моего сознания. Все эти сериальные страсти явно не для меня… Я тяжело опускаюсь на пластиковый стул и застываю в неподвижности.

Глава 4

Полчаса спустя у все также продолжал сидеть на стуле возле палаты номер 205 и созерцать белые стены вкупе с разными поучительными инфоплакатами. Вскоре мне предстоит изо дня в день ходить по таким же вот коридорам, думается мне, и, подобно доктору Хоффманну, сообщать родным пациентов не самые приятные новости, а потом, если уж совсем не повезет, становиться свидетелем подобных вот сцен, что недавно разыгралась в этом коридоре.

Все это меня не радовало… Я не люблю конфликты. Я бегу от них всевозможными способами… И теперь в сотый раз продолжаю недоумевать, почему не бежал и в этот раз; все это как-то неправильно, неразумно, глупо, даже безумно, но некая сила, которой я неподвластен управлять, удерживает меня в этом полупустом больничном коридоре, на этом пластиковом, неудобном стуле рядом с палатой незнакомой женщины, муж которой хочет лишить ее нерожденного ребенка, и мне, Марку, это небезразлично.

Постукивание чьей-то подошвы по полу отвлекает меня от созерцательности, и я поднимаю глаза в тот самый момент, когда тонкая фигурка Мелиссы Вебер останавливается рядом со мной.

Привет, — обращается она ко мне, пихая руки в карманы узких джинс. — Как тебе недавний концерт, понравился? — и после недолгого молчания сама и отвечает: — Это было ужасно. Никогда ему этого не прощу.

Ее веки все еще красные и опухшие после пролитых слез, но она мужественно пытается улыбаться, маскируя улыбкой, затаившуюся в уголках глаз боль.

С отцами всегда непросто, — отзываюсь на это я, тоже невесело улыбаясь. — Им всегда кажется, что они знают лучше что и кому надо… С этим надо просто смириться! — вижу, что мои слова удивляют девочку, и я чувствую в этом некое удовлетворение.

Она согласно кивает, словно признавая за этим неприложную истину, а потом осторожно присаживается рядом, сложив руки на коленях.

Он там? — она указывает на дверь палаты.

Да, последние минут двадцать, едва ушли медсестры и доктор убедился, что с твоей мамой все в должном порядке.

Не хочу его видеть, — продолжает Мелисса со вздохом. — Знаю, что веду себя, как ребенок… Но иногда он просто невыносимый…! — она сглатывает рвущееся наружу ругательство, словно мерзкого слизняка.

Только иногда? — подзадориваю я ее. — Тогда ты счастливее меня: мой отец невыносим все свое время. И я даже не преувеличиваю…

Девочка пристально глядит на меня — пытается понять, насколько серьезны мои слова, и я пожимаю плечами в извиняющемся жесте, мол, хочешь верь, хочешь нет, но это моя реальность.

Извини, но ты кажешься достаточно взрослым для того, кто должен во всем слушаться своего отца…

Она права — так и есть, но я не бунтарь по натуре, поэтому, должно быть, и позволяю ему собой управлять. И потому говорю:

Да, но подчас легче уступать, чем усугублять конфликт…

Это не про меня! — взмахивает рукой Мелисса. — Я всегда готова к конфликту…

Я так и понял. — Мы улыбаемся друг другу и какое-то время молчим, а потом она говорит, словно продолжая прерванный разговор, возможно тот самый, что она вела все это время в своей голове:

Мама так хотела этого ребенка… так радовалась ему, — тяжелый полувздох. — После меня она долго не могла родить снова, а потом, пять лет назад, появился Ёнас, и она была так счастлива… Как никогда прежде, мне кажется! — она замолкает, блуждая, как я понимаю, в лабиринтах собственных воспоминаний. — И вот теперь они убьют этого нового малыша… Как я скажу ей об этом, когда она очнется?!

Она может еще долго, очень долго не прийти в себя, — произношу я тихо. Хочу добавить, что она может и вовсе никогда не очнуться, но не решаюсь.

Из глаз Мелиссы снова брызгают слезы, и мне становиться неловко рядом с этой девочкой-подростком, которая во многом кажется мне более зрелой, чем я сам. Похоже, у них с матерью были очень близкие отношения — недостижимый идеал для меня!

Да, я это понимаю… наверное, — вздыхает она, утирая слезы бумажной салфеткой. — Просто не знаю, как буду справляться без нее… Ёнас еще совсем маленький, как я скажу ему о маме?..

Ваш отец…