Тот, Кто Сможет Выжить

— Как вы сказали, Виктор? — хохотал профессор. — Венец болотного творения? Чудесно, чудесно. Талантливо.

— Ой, не могу, держите меня! — плакала от смеха Шейла. — Как это здорово!.. Так ему и надо!

— Так вот, я продолжаю, — сказал профессор, просмеявшись. — Возьмите наших классиков русского космизма, друзья мои. «К человеку стремилась и тяготела вся природа, к Богочеловеку направлялась вся история человечества», говорил ещё в 19 веке наш философ Владимир Соловьёв. Цивилизация восходит к Богочеловечеству, утверждали они, к некому идеальному состоянию, к завершению земного исторического процесса, высочайшему уровню, когда человек уподобится Богу и на земле воцарится жизнь божественная. Этой темы касались многие наши философы. Почитайте Трубецкого, Сергия Булгакова, Карсавина, Бердяева… Пожалуй, стоило бы здесь упомянуть ещё одного великого француза, Пьера Тейяра де Шардена с его точкой Омега. Правда, все они шли от христианства и узкие колеи религиозного догматизма не позволили им разработать эту тему достаточно глубоко, но в целом они оказались правы. Но в двадцатом веке в Индии появился такой громадный человечище как Шри Ауробиндо, величайший йог, из тех, какие когда-либо жили на земле, который свой колоссальной работой вывел человечество на самую грань эволюционного перехода. И мы с вами оказались сейчас на самом его пике. Нам приготовили великолепный Сюрприз. Вон там, — он кивнул в ту сторону, где должна была находиться Зона, — вон там наше великолепное будущее, наши «города, сверкающие великолепием», как сказал поэт. Туда лежит наш с вами путь. Так давайте же смеясь, и навсегда расставаться с нашим прошлым. Все кто мог, они уже ушли туда, в Новый Мир, мы последние. Вы спросите меня, почему именно мы? За что нам такая честь? Не спрашивайте, я не знаю ответа. Это милость, дарованная свыше. Может быть просто потому, что мы очень хотели этого. Это вечная драма, почему всегда находятся лишь единицы тех, кто желает иного и «странного», и миллиарды тех, кто довольствуется своей кормушкой, своим телевизором, своей самкой или самцом, и не желают ничего большего. Да, мы из тех, кто желает «странного», мы жаждем нового рождения и преображения, и пусть наконец эта безобразная, всепожирающая гусеница старого человечества превратится в звёздную бабочку цивилизации Нового Мира. Аминь!

— Ох, профессор, это вы сильно сказали! Про звёздную бабочку особенно проникновенно! — произнёс Виктор. — Я помню школьник один написал в сочинении: «С древних времён общество делится на элиту, люмпенов и таких, как мы».

Все засмеялись.

— Да, вас всегда так интересно слушать, профессор, — сказала Шейла. — Я бы вас часами слушала. А откуда это — «города, сверкающие великолепием»? Виктор, ты знаешь?

— Это Артюр Рембо, «Одно лето в аду», — ответил Виктор. — «Однако это канун. Пусть достанутся нам все импульсы силы и настоящая нежность. А на заре, вооружённые пылким терпеньем, мы войдём в города, сверкающие великолепием».

— Ох, как красиво сказано! Милый, дай я тебя поцелую за это.

Шейла наклонилась и чмокнула Виктора в щёку.

— Так это же не я сказал. Это поэт.

— Всё равно. А ты запомнил и мне пересказал. И ведь как это подходит к нашему случаю, правда? У нас тоже тут лето в аду. Ну, не всё лето, но всё же. Два летних дня в аду. И мы тоже хотим «вооружившись пылким терпеньем» войти «в города, сверкающие великолепием».

— Как это верно подмечено, Шейлочка! — засмеялся профессор. — Действительно этот город, захваченный сейчас сарацинами, представляет собой настоящий ад. И нам надо пройти через него и освободить наших друзей, прежде чем мы доберёмся до «рая», так сказать, то есть до Зоны.

В это время проснулся фон Мюллер и сел, прислонившись к берёзе.

— Генрих, — закричала Шейла, — вы проспали самое интересное.

— Что?

— Наш разговор.

— О чём?

— О городах, сверкающих великолепием.

— А…. Ну, это всё поэзия, а я человек действия, практический.

— Вы бесчувственный чурбан, Генрих. Вы, наверное, не любите поэзию.

— Да, я не люблю поэзию. Но зато я люблю философию.

— Вы? Философию? — удивилась Шейла. — Никогда бы не подумала? Философствующий полицейский, это что-то новое.

— Зря иронизируете, милая фройлян, не меряйте всех полицейских под одну мерку. Я например очень глубоко изучал философию Ницше.

— Ницше? — сказал Виктор, — 19 век. Что-то он там сильно напутал с этим своим «уберменшем». Пытался сделать из человека «сверхчеловека», а в результате получил «белокурую бестию».

— Я даже пишу книгу о нём, — продолжал фон Мюллер. — Всегда ношу с собой блокнот куда постоянно вношу все материалы для книги. Правда, похоже, теперь уже не придётся её закончить. Если хотите, я вам немного расскажу о Ницше и почитаю из моей незаконченной книги. Вы будете моими единственными и последними читателями.

— А что ж, Генрих, давайте, — сказал Виктор, — расскажите нам о Ницше. Времени у нас ещё много, а до внешней кольцевой дороги отсюда километра четыре, не больше. Ждать ещё долго. Давайте, почитайте нам, что вы там написали. Это интересно.