Тот момент

— Потому что сейчас они думают, что я увезла тебя, не сказав папе. Что мы сбежали навсегда. А это значит, что у меня могут быть большие проблемы, если я просто к ним приду.

— Я не хочу, чтобы ты села в тюрьму, — говорю я, глядя себе под ноги.

— Не сяду, — обещает мама, снова обнимая меня. — Но именно поэтому нам нужно дождаться, когда папа скажет полиции, что все это — просто большое недоразумение.

— И мы сегодня еще ночуем в лагере?

— Пока не знаю. Но мы не можем оставаться там. Смотритель или кто-то, кто нас видел, возможно, слышал новости. Нам нужно отправиться туда, где нет людей, пока мы не узнаем, что все уладилось и можно безопасно ехать домой.

— Настоящее укрытие?

— Что-то вроде того. Вернемся в лагерь. Быстренько соберемся и постараемся где-нибудь спрятаться.

Я киваю, чувствуя, что живот снова болит. Надеюсь, если нас поймают, меня не вырвет в полицейской машине, иначе мама никогда больше не позволит мне есть мороженое.

До. 14. Каз

Наступает утро понедельника, и я понимаю, что чертова Тереза Мэй в одном была права — не существует волшебного денежного дерева.

По крайней мере, оно не растет у нашей двери.

Проглатываю на завтрак два крекера, но к полудню у меня так сильно урчит в животе, что я беспокоюсь, как бы Терри не заметил, когда я приду к нему. А я не хочу, чтобы он вдобавок ко всему беспокоился обо мне. Кроме того, единственное, что мешает мне нормально поесть, — моя чертова гордость, поэтому нужно просто ее проглотить. Не я первая, не я последняя. В наши дни у всех есть такие знакомые. Керри из соседней квартиры ходит туда каждую неделю. Я увидела, как она возвращалась домой с полной сумкой «Маркс и Спенсер», и спросила, как, черт возьми, Керри может позволить себе там закупаться. Именно тогда она рассказала мне, что получает еду в пищевом банке.

Когда я подхожу к старому общественному центру, где находится благотворительная организация, снаружи стоит небольшая очередь. Как будто это самый популярный объект в городе. Через несколько лет их построят по три штуки в каждом городе, и дети не смогут вспомнить, как было раньше. До пищевых банков и вейп-магазинов.

Только подходя к двери, я задаюсь вопросом, не нужно ли мне было принести какие-либо документы, удостоверяющие личность.

Доказательства, что я действительно бедствую, что-то кроме урчания в животе.

Прохожу через парадную дверь в холл. Я приезжала сюда однажды на чью-то свадьбу, когда мне было чуть больше двадцати. Одна из девочек из моего класса тогда выходила замуж, как и все они потом вышли, кроме меня.

Однако Терри тут не понравилось: слишком шумно для него, поэтому через полчаса мы уехали. Таких эпизодов было немало. В конце концов я перестала беспокоиться. А люди перестали меня звать.

— Здравствуйте, милая, вы уже тут бывали? — спрашивает меня пожилая женщина.

— Нет. Вам нужно какое-нибудь удостоверение личности?

— Только ваше имя и адрес, — отвечает она, протягивая блокнот. — Чтобы мы могли отслеживать, кто здесь был.

Я киваю и записываю свои данные на листке бумаги, а сама так и слышу, как Терри твердит не сообщать им наш адрес, потому что они передадут его в МИ5.

— Хорошо, пройдите туда и увидите Ширли, она в синих брюках и разберется с вами.

Делаю, как велено. Подозреваю, что Ширли ходит в церковь; она излучает уверенность и очевидное желание помочь вкупе с легким запахом старых сборников гимнов.

— Здравствуйте, что мы можем предложить вам сегодня? — говорит она так, будто я в ресторан пришла.

— Гм, да самое основное, пожалуйста. Я не бывала тут раньше, поэтому не знаю, что есть.

— Тогда давайте начнем с завтрака, — предлагает она, доставая из коробки сумку-переноску супермаркета. — У нас есть кукурузные хлопья, хлопья «Витабикс» и каша.

«Витабикс» еще и в биоразлагаемой упаковке; словно те, кто его пожертвовал, думали, что на меньшее мы не согласны. Да я бы сейчас чертову собачью еду проглотила, только поставь ее передо мной.

— Кукурузные хлопья подойдут, спасибо, — говорю я, зная, что они будут лучше всего сочетаться с холодным молоком, и получится как можно реже включать плиту. Ширли добавляет немного молока длительного хранения и коробку пакетиков чая. От кофе я отказываюсь и иду за Ширли к следующим полкам, где много разных пакетов, кастрюль и банок. Я прошу фасоль, суп и лапшу: все, что можно приготовить, не ставя в духовку. Замечаю пачку листов органической цельнозерновой лазаньи. Наверное, их пожертвовал тот же человек, что принес «Витабикс». Я знаю, он хотел как лучше, а нищим выбирать не приходится и все такое, но благодетели на самом деле ни черта не понимают.

Ширли ведет меня за угол к другим банкам. Я беру персики — сто лет их не ела; а еще консервированный картофель, горох и морковь.

— Как насчет печенья? — спрашивает Ширли. Я оглядываюсь. Молодая мама держит трех маленьких девочек, и все они шумно чего-то требуют. Бедняжка выглядит так, будто вот-вот расплачется.

— Нет, спасибо, — отвечаю я. — Дайте ей за меня.

Ширли кивает и гладит меня по руке.

— Живете одна? — спрашивает она.

— Ага, пока да. Мой брат сейчас в больнице.