Тот самый

– Здесь я провела почти всю жизнь, – Элла грустно улыбнулась. – Здесь бы я хотела умереть. Знаешь, если что-то за гранью жизни всё-таки существует, мы с Лизой обязательно встретимся. Может быть, её призрак до сих пор бродит по дому…

Я огляделся, словно мог увидеть её прямо сейчас.

– Воспоминания делают меня живым человеком, – Элла стряхнула пепел в глиняную пепельницу. – Воспоминания причиняют боль, но в то же время возвращают в счастливые мгновения жизни. Нет любви без боли, света без тьмы, понимаешь? Я никогда не откажусь от воспоминаний. А ты никогда не откажешься от своих, даже если сейчас хочешь ничего не чувствовать.

Я и правда хотел ничего не чувствовать. Может быть, мама была права: от души следовало избавиться как можно раньше. Счастье рано или поздно сменялось болью, а боль заполняла нутро. Даже хорошие воспоминания ранили. Хорошие воспоминания ранили куда сильнее: в них мы счастливы, и это мгновение может больше никогда не повториться.

– Воспоминания не дают жить настоящим, – возразил я, разглядывая бинт на ладони.

– Воспоминания не дают забыть, кем ты являешься. Не пренебрегай ими.

Я хмыкнул и сложил фотографии в железную коробку из-под печенья.

– Если тот самый человек оказывается совсем не тем, кем ты предполагал?

Я поднял взгляд на Эллу. Она курила с закрытыми глазами.

– Разве такое можно предположить?

– Не знаю. Если два человека встречают друг друга, но не могут быть вместе, что тогда?

– Знаешь, если это предназначено судьбой, они найдут дорогу друг к другу, даже если им перестанут светить все звёзды.

– Вам бы книги писать…

Спокойный голос Эллы успокаивал меня. Я почти перестал представлять, как возвращаюсь в дом, люди в котором мне стали чужими.

– Мне уже поздно, а вот тебе самое время. Пиши, пока твоё сердце горит. Главное не будь равнодушным.

– Может быть, чтобы написать что-то великое, нужно быть одиноким?

– Вложи в произведение душу, и оно обретёт величие.

Я с сомнением хмыкнул.

– И как же определить наличие души в произведении? – я сел на полу у дивана, облокотившись об обивку, и взглянул на Эллу снизу вверх. – Это слишком субъективно. Одни упрекнут автора в сухости слога, другие пожалуются на бездушность книги.

Элла запустила сухие морщинистые пальцы мне в волосы, и я почувствовал приятное тепло. Я закрыл глаза руками, позволяя себе на время раствориться в темноте и звуках тихого голоса. Боль подкрадывалась незаметно, и я не мог с ней совладать. Я прикусил указательный палец и сморгнул слёзы.

Щека до сих пор ощущала удар Алисы. Кожей всё ещё чувствовался взгляд Кира, в котором читался немой упрёк. Я всех подвёл.

– Если ты чувствуешь, что твоя душа откликается на написанные строки, значит, всё получилось.

Я кивнул, вновь представляя возвращение домой.

– Вы говорили, любовь бывает разная.

– У любви нет стандартов.

– А если она приносит боль? Не только тебе, но и другим людям.

Элла потушила сигарету о дно пепельницы и выпустила остатки дыма изо рта. Я положил голову ей на колени. Когда её пальцы коснулись моих волос, глаза защипало. Меня трогала её забота и доброта.

– Любовь не бывает исключительно счастливой. У луны ведь тоже две стороны, понимаешь? Светлая и тёмная, которую мы не видим. Вот и у любви две стороны.

– И что же делать с тёмной стороной?

– То же, что и со светлой. Принимать её. Боль помогает нам острее чувствовать счастье.

Элла была права. Может быть, Тот, кто должен был стать мне отцом, ушёл, потому что не смог принять тёмную сторону мамы. Может быть, они все не смогли. Иногда и мне удавалось это с трудом, но всё же я любил все её стороны.

Я не мог прятаться и делать вид, что ничего не произошло. Мне необходимо вернуться домой, даже если там меня никто не ждёт. Один подвиг – одно перо. Я не трус.

– Спасибо, – я встал и улыбнулся Элле. – Мне стало легче.

– Мне тоже, – Элла улыбнулась. – Двери этого дома для тебя всегда открыты.

Я кивнул с благодарностью.

Чем ближе становился дом на Черепаховой горе, тем тяжелее становились шаги. Я остановился перед калиткой, помедлив, просунул руку сквозь щель и отодвинул щеколду. Во дворе поселилась тишина. В окнах не горел свет. Никто меня не искал.

Я выдохнул и растёр лицо холодными руками. К глазам вновь подступили слёзы. Я поднял взгляд к небу, дожидаясь, когда чувства внутри меня стихнут, и зашагал к крыльцу. Я бесшумно вставил ключ в замочную скважину и сделал два поворота. Мне нужно было всего лишь два раза повернуть ключ, чтобы оказаться дома.

Дверь со скрипом отворилась. Я вошёл внутрь.

– Матвей, где тебя носило всю ночь? – мама стремительно вышла из кухни и перекрыла мне путь наверх. – Тебе шестнадцать лет, чёрт возьми!

Я промолчал. Расшнуровал кеды и бросил их у порога. Ругаться не было сил. Под мамиными глазами вырисовывались синяки от бессонницы. Руки дрожали.

– Алиса мне всё рассказала!

Сердце пропустило глухой удар, и на мгновение я перестал ощущать себя в мире. Липкий страх опутал меня.

Мама с силой тряхнула меня за плечи, как тряпичную куклу, порывисто прижала к груди, сдавливая в объятиях, и тут же оттолкнула. Я пошатнулся и отступил к двери.