Тотальные институты

Когда постояльцам позволяют контактировать с персоналом лицом к лицу, этот контакт часто принимает форму жалоб на «притеснения» или просьб со стороны постояльца и оправданий строгого обращения со стороны персонала; такова, например, общая структура взаимодействий персонала и пациентов в психиатрических больницах. Поскольку персонал должен контролировать постояльцев и защищать институт во имя провозглашаемых им целей, сотрудники прибегают к всеохватывающей идентификации постояльцев. Задача персонала — выявить преступление, соответствующее наказанию.

Кроме того, привилегии и наказания, которые распределяет персонал, часто описываются языком, который отражает легитимные цели института, как в случае, когда одиночное заключение в тюрьмах называют «продуктивными размышлениями». Перед постояльцами или сотрудниками низшего звена стоит специальная задача перевода этих идеологических формулировок на простой язык системы привилегий и обратно. Белкнап приводит подходящий пример, рассказывая о том, что происходит, когда пациент психиатрической больницы нарушает правило и его наказывают:

Обычно в подобных случаях нахальство, нарушение субординации и чрезмерная фамильярность переводятся в более или менее профессиональные термины, такие как «взбудораженность» или «возбужденность», и сообщаются санитаром терапевту в качестве описаний состояния здоровья. После этого врач должен официально лишить пациента привилегий в палате или урезать их либо распорядиться о его переводе в другую палату, где пациенту придется заново начинать путь наверх из самой низкой группы. В культуре санитаров «хорошим» считается врач, который не задает слишком много вопросов по поводу этих переводных медицинских терминов[195].

Институциональная перспектива также применяется к действиям, которые обычно не являются предметом прямого контроля. Так, Оруэлл рассказывает, что, когда в его интернате кто-то мочился в постель, его считали «грязным» и порочным[196] и сходным образом относились к расстройствам, которые имели еще более явную физическую природу.

У меня были дефект в бронхах и новообразование в одном легком, которые нашли только много лет спустя. Поэтому я не только страдал от хронического кашля, но и испытывал огромные мучения при беге. Однако в те дни «хрипота» или «чахлость», как это тогда называли, считалась либо выдумкой, либо нравственным изъяном, вызываемыми перееданием. «Ты сипишь, как гармошка, — говорил с неодобрением Сим [директор], стоя за моим стулом. — Это потому, что ты постоянно набиваешь себе брюхо»[197].

Говорят, что в китайских «воспитательных» лагерях этот интерпретативный процесс доходил до крайности, так что безобидные повседневные события из прошлой жизни заключенного превращались в свидетельства контрреволюционной деятельности[198].

Несмотря на существование психиатрического подхода к психическому заболеванию и средового подхода к преступности и контрреволюционной деятельности, согласно которым нарушитель не несет моральной ответственности за свои проступки, тотальные институты не могут позволить себе подобную разновидность детерминизма. Постояльцев нужно принудить к самоконтролю, и для этого как желательное, так и нежелательное поведение следует определять как проявление личной воли и характера отдельного постояльца, как нечто, на что он может повлиять. Словом, институциональная перспектива всегда предполагает личную совесть, и в каждом тотальном институте можно наблюдать в миниатюре формирование функционалистской версии моральной жизни.