Тотти. Император Рима

Несколько дней спустя – мы уже были на сборе в Брунико – последовал второй удар: в интервью газете Repubblica Бальдини обвинил меня в лени. Это не совсем та открытая критика, которую ты готов услышать от твоих руководителей, и журналисты пытались перехватить меня утром, перед началом тренировки, но я еще не видел газет и, следовательно, от комментариев отказался. Когда я прочитал (и перечитал) интервью, которое на самом деле было не таким трагическим, как мне казалось, я все же разозлился. Но решил не отвечать. Я не хотел, чтобы новый этап в жизни клуба начинался с шумихи, и выпустил пар в разговоре с другими руководителями, Мауро Бальдиссони и Вальтером Сабатини – они тоже недавно пришли в клуб, но с ними я виделся каждый день. И тем закончил эту нервирующую и неприятную полемику.

Луис Энрике выбрал для жилья дом в Париоли и каждый день ездил в Тригорию на велосипеде. Сорок километров туда и сорок обратно, четыреста в неделю; из этого можно было заключить, что он – любитель атлетики, и, конечно, слова Бальдини о моей лени в первое время звучали в моей голове. У того, кто ежедневно подвергает свое тело таким нагрузкам, вряд ли хорошее мнение о тех, кто себя бережет. И действительно, первый сигнал, который мне подал Луис Энрике, был неприятным: в матче квалификации Лиги Европы против «Слована», который мы проиграли 0:1, я не вышел на поле. В ответной встрече мы быстро вышли вперед, но за четверть часа до конца меня заменили на Окаку. Почему? Мы играли хорошо, итог матча еще не ясен, а ты меня убираешь? Это решение освистал весь стадион, и, как это часто бывает в такой обстановке, за несколько минут до конца второго тайма «Слован» сравнял счет, не позволив нам выйти в групповой этап. Мы выбыли из еврокубков еще до того, как начался сезон. Раздосадованные фанаты чуть ли не перелезали через ограждения, и сам я не мог заставить себя не думать о плохом. Не потому ли Луис Энрике дает мне мало игрового времени, что тоже считает меня ленивым? И конечно, могли влиять и старые обиды: несколько лет назад на «Камп Ноу» в матче «Ромы» и «Барселоны» мы друг другу сказали пару ласковых, и в конце концов он распорол мне ногу шипами.

В действительности все эти опасения развеялись, когда мы лучше узнали его как тренера и, прежде всего, как честного человека. Что касается меня и Даниэле, то мы немного влюбились в Луиса Энрике, потому что он привнес новые идеи и объяснял их со страстью проповедника. Первое, что стоит подчеркнуть, это полный переворот всего: тактические принципы прошлых лет больше не имели значения, мы стали играть по схеме 4–3–3, со знаменитой «Салида лавольпиана» (по имени Рикардо Лавольпе, аргентинского тренера, который придумал эту тактику): два крайних защитника постоянно поднимаются выше по схеме, а два центральных расходятся, чтобы позволить опуститься опорному полузащитнику, превращая таким образом оборонительную линию из четырех защитников в линию из трех. Луис Энрике требовал, чтобы наша атака всегда начиналась «снизу». Больше никаких дальних забросов, а много, очень много комбинаций. В первое время мы уставали, когда защитники постоянно оказывались вдвоем, и тифози были недовольны тем, что мы часто держали мяч в обороне. Но это была необходимая работа для того, чтобы улучшить нашу игру в мяч и, как следствие, наше владение мячом.

Сезон – это долгий заезд на американских горках: сначала мы дома проигрываем «Кальяри» 1:2, затем играем вничью с «Интером» на «Сан-Сиро», а первой победы нам пришлось ждать до четвертого тура. Команда эпизодами выдавала отличный футбол, но нам никак не удавалось набрать хороший ход, и после удачного результата мы неизбежно делали неверные шаги. Трудности заключались в том, что игроки, приехавшие из чемпионата Испании, не смогли адаптироваться на «Олимпико». Хосе Анхель на сборах в Брунико казался новым Мальдини, но в чемпионате он таким не стал; Боян Кркич, которого Луис Энрике уже тренировал в молодежке «Барселоны», оказался совсем другим игроком по сравнению с тем, которым мы восхищались по телевизору. К тому же он был действительно большой ребенок: страдал от освистывания и критики, и мы страдали вместе с ним, потому что невесело сосуществовать рядом со страхами и разочарованиями двадцатилетнего парня, оказавшегося на чужбине.