Тотти. Император Рима

Я видел, как Вито показывал жестами, что нужна замена, но Спаллетти уже дал команду Монтелле переодеваться, все происходило быстро. Вито подзывал «Скорую» к кромке поля. Кто-то накинул на меня олимпийку – все же на дворе был февраль, – и спустя некоторое время меня на носилках без особых церемоний погрузили в машину.

– Быстро, быстро, в «Вилла Стюарт», – кричал Вито водителю, а тем временем врач дозвонился в клинику, узнал, что профессор Мариани отдыхает в своем загородном доме в Ангвилларе (это же был выходной), и пытался дозвониться до него. К счастью, дозвонился, а «Скорая» тем временем все ехала и ехала с сиреной по изгибам Монте Марио.

Это удивительно, как в такие судорожные мгновения запоминаешь все с беспощадной ясностью. Кресло на колесиках, которое ждало меня на входе в клинику, электронные часы, которые показывали 15.26 (прошло двадцать минут после инцидента на поле), два ряда медсестер и санитаров, которые с осторожностью сопровождали меня до кабинета МРТ, и даже паренька, который в великодушной попытке утешить меня шепнул, что Перротта забил и мы ведем 1:0. Моя нога пятнадцать минут находилась в аппарате, я был в кабинете один, закрыл глаза, пытаясь не думать ни о чем, пока жужжащий томограф готовил мне приговор. На мне еще были гетры, к бедру прилипла травинка, слезы уже высохли, но текло из носа и мне очень хотелось принять душ.

Еще пятнадцать минут, томограф замер с последним металлическим вздохом, двери кабинета открылись, и я увидел Илари, расстроенную, но сдержанную. Мы созванивались перед тем, как я пошел на разминку, она ехала на машине с Кристианом в аэропорт, чтобы отправиться в Сан-Ремо для участия в фестивале, который начинался там на следующей неделе. В три часа она должна была вылететь, но кто-то сказал ей о том, что случилось, до того как она села в аэродромный автобус, и остановить ее было уже невозможно. И вот она здесь, обнимает и целует меня, говорит, что Мариани уже приехал и изучает снимки. Мы остаемся с ней на пять минут, держась за руки, Кристиан – рядом, с няней. Я пытаюсь успокоиться, но тут-то и прорывается весь стресс: я начинаю плакать и не могу остановиться, а жена меня утешает. Мне удается собраться с силами вовремя, потому что появился профессор Мариани и, даже не тратя время на приветствия, махая снимками, постановил:

– Через десять минут операционная будет готова, мы тебя сразу на стол, оперировать будем я и Сантуччи.

Я где-то вычитал, что, как бы плохо человек себя ни чувствовал, он всегда находит точку опоры, с которой его потом трудно сдвинуть. Так вот, только с учетом этой черты людской души я могу объяснить свою дикую фразу, непроизвольную, возражающую очень профессиональной спешке врача.

– Прямо сейчас? А нельзя ли завтра?

Мариани изумился. Он – светило медицины и не привык к тому, что его решения оспариваются.

– Франческо, – отчеканил он с расстановкой, так, как говорят ребенку. – Твои дела очень плохи. Навскидку – около шести месяцев без футбола, а чемпионат мира – через три с небольшим. Если хочешь ухватиться за возможность сыграть на нем, то должен дорожить каждой минутой.

Я хотел сказать что-то еще, потому что паника – это удар хлыста, который свистит и опускается за несколько мгновений, тогда как страх – и страх хирургического вмешательства тоже – это чувство менее животное, но более длительное, его трудно отбросить. Однако взгляд Илари меня испепелил, и я понял, что убежища нет, и главное, что его для меня нет даже у самых близких людей. Я умолял только об общем наркозе, потому что если бы услышал профессора, просящего у ассистента какую-нибудь пилу, сразу помер бы от ужаса. В 16.30 меня привезли в операционную. Матч еще не закончился. Перед тем как наркоз подействовал, я пытался подслушать, что говорят врачи, но ничего не понял, и, возможно, к лучшему.

Я очнулся в 20.30 с кислым привкусом во рту. Чувствовалось, что в палате кто-то есть, и я приоткрыл глаза, чтобы исследовать обстановку, прежде чем открыть их полностью. Там были все. Говорили тихими голосами, чтобы меня не беспокоить, но были все: мама, папа, Илари, Риккардо, Анджело, другие родственники – человек десять, все самые близкие. Снаружи палаты я заметил скопление более значительное, за матовым стеклом я видел только цвета, и преобладал красный – это, должно быть, команда. Я кашлянул, и тут же все подскочили к изголовью. По счастью, быстрее всех оказалась медсестра, которая точно знала, что нужно сделать: немного приподняла мою голову, чтобы я попил через соломинку, я сразу же понял, как мне хотелось воды, чтобы восполнить потерю жидкости и избавиться от ужасного вкуса во рту. Небольшая сутолока произошла, очевидно, и снаружи, и эскорт врачей и медсестер, который не был предупрежден, захлопотал, чтобы предотвратить вторжение одноклубников и десятков других неведомых мне любопытствующих, приехавших раньше.