Товарищ Анна (сборник)

Похоже было, что на этот раз надулся серьезно. На меня не смотрел, капризно хмурил тонкие брови. Потом полез в карман брюк и достал сигареты. Взял с подоконника зажигалку, которой я разводила газ, и прикурил. Несколько секунд я наблюдала за ним удивленно, потом спросила:

– Ты что, куришь?

– Ну да, – сказал он. – А чего?

– Ничего. Тебе не идет.

– Ой, я не собираюсь с тобой это обсуждать, – ответил он, передвинув плечами.

Наверное, стоило бы рассмеяться, но меня неожиданно взяло зло:

– Слушай, иди дыми на улицу, у нас тут не курят.

Он уставился на меня расширенными, возмущенными глазами, но не сказал ни слова и выстрелил с щелчка сигаретой в открытую дверь.

– Вот так вот, да, – сказал потом тихо. – Боишься, чтобы этот твой про меня не прознал? А мне кажется, ты зря за ним бегаешь. Уж тебе-то это никак не идет.

Он сказал это негромко, с гордой издевкой, и я задохнулась от возмущения:

– Да иди ты на фиг! Чего привязался? У меня с ним ничего нет, понял? Это просто друг, друг, тебе не понять!

Я сама не знала, отчего говорю все это ему. В этом было какое-то унизительное желание оправдаться, доказать, что не все такие, как он, что есть в жизни что-то другое, не только то, о чем он думает.

Но я сразу поняла, что попалась. Стоило это сказать, как он преобразился. В глазах, кроме высокомерия, появилось чувство победы. Он услышал именно то, что хотел.

– Да нет, почему же, дружба – это я понимаю. Дружба – это именно то, что мне нужно. Дружба между мужчиной и женщиной – это так романтично. Разве нет? – Его речь стала слишком сладкой, а глаза опасными. – Будем друзьями? – мурлыкал он, и голос дрожал от скрытого смеха, хотя он даже не улыбался. Смотрел пристально, приторно. В нем вдруг появилась какая-то обволакивающая, манящая нежность. Казалось, сделай шаг к нему навстречу сейчас, и что-то необычайно счастливое случится с тобой.

– Слушай, ты невыносим, – сказала я, стряхивая дурман. – Ну какая еще дружба? Как в детском саду, право. Кто ее ищет так? Ты же взрослый человек, понимать должен.

– Я тебе неприятен? – спросил он расстроенно.

– Ну не в этом дело! Ты меня не знаешь, я тебя. Я скоро уеду. У каждого своя жизнь. Никаких общих точек. Друзья по-другому должны появляться.

– А как?

– Ну… – Я задумалась. Все было как-то нелепо.

Он смотрел выжидательно.

– Нет, нет! – вдруг он зажмурился, весь съежился, словно я собралась его ударить. – Молчи, молчи! Ты же меня сейчас выгонишь! Я ведь вижу – выгонишь. И куда я пойду? Ты хотя бы подумала, куда я пойду?! К нему, снова к нему! А там будет что? Думаешь, мне не противно? Мне еще как, еще как все это противно! Осточертело уже! Голос его стал надрывным и звонким. Его скрутило еще сильней, и тут он заплакал.

Он плакал навзрыд и не переставал говорить. Это была истерика. Все, что я боялась о нем подумать, теперь слушала. В признании этом фигурировал некто, старший и сильный, бездушный и сладострастный. И как он что-то шептал, звал бедного Ганю к себе, и как это было невыносимо. Как это было невыносимо, и сладко, и тягостно, и непреодолимо. Как он боялся его, но с каждым днем был только ближе. А тот все что-то обещал ему, чуть ли не полмира. Обещал, и манил, и тянул, как в омут. И с этим уже не совладать. Я скучала. Не мог придумать более интересной истории, думала я. Старо ведь, как мир: развращенный юноша ищет дорогу назад, к естеству. Я поглядывала на часы, рассуждая, останется ли время до приезда Макса на сбор помидоров после того, как я его наконец выставлю. Дождь на улице перестал.