Многие оценки в адрес Керенского и многие его образы рождались не после долгих раздумий в тиши кабинетов, а как непосредственная реакция активистов разного уровня на быстро менявшуюся политическую обстановку. В мае и июне 1917 года образы Керенского использовались и в ходе многообразных конфликтов, прежде всего в процессе политической борьбы вокруг наступления. Если в одних случаях конфликты оформлялись как борьба «за» Керенского или «против» него, то в других – бывало и так – все противостоящие стороны пытались использовать авторитет влиятельного политика, приписывая Керенскому выгодные для них действия или слова, порой совершенно немыслимые. Само по себе это служит показателем того огромного авторитета, которым военный министр пользовался.
Вместе с тем все чаще для большевиков, левых социалистов, анархистов, пацифистов, для беспартийных противников наступления Керенский становился олицетворением врага. Подобные разнообразные пропагандистские атаки противников Керенского заставляли и его убежденных сторонников, и временных союзников выступать в защиту военного министра, забывая на время о собственных претензиях к нему. В ходе этих напряженных конфликтов рождались новые образы и слова. Таким образом, и политические противники Керенского косвенно влияли на становление культа вождя.
Особенно важным для создания этого культа было политическое противостояние в вооруженных силах. Репрезентации Керенского, его образы и жесты, конфликты вокруг военного министра, связанные с подготовкой и осуществлением наступления, способствовали повышению политической образованности и сплочению членов войсковых комитетов разного уровня, авторитет которых он желал укрепить. Появление культа Керенского и формирование многочисленного «комитетского класса», сыгравшего огромную роль в судьбах страны, были неразрывно связаны друг с другом. Это создавало принципиально новую политическую ситуацию в стране. Хотя члены войсковых комитетов придерживались разных взглядов, а большая их часть не принадлежала к какой-либо партии, в целом они были настроены оборончески и по сравнению с представителями Советов были более умеренными (первоначально тон среди них задавали правые меньшевики и эсеры). Авторитет Керенского в войсковых комитетах был необычайно высок, а его риторика, его репрезентации влияли на политический стиль комитетчиков, которые, копируя «вождя революционной армии», цитируя и прославляя его, вносили немалый вклад в формирование его культа. Утопический проект создания армии, состоящей из «солдат-граждан», в политическом отношении не был безуспешным: «демократизированные» вооруженные силы оказались совершенно не приспособлены для ведения современной войны, но могли сокрушить любого «внутреннего врага» нового режима. Керенский получил в свое распоряжение мощный политический ресурс сети влиятельных организаций. Располагая авторитетом «вождя народа» и опираясь на поддержку войсковых комитетов, он мог противостоять и атакам левых на Временное правительство в июле, и действиям Корнилова в августе.
При создании культа вождя сам Керенский, его сотрудники, сторонники и союзники использовали разнообразные источники.
Многие элементы культа вождя задолго до 1917 года получили развитие в системе политической культуры революционного подполья, а в 1917 году применялись при обосновании авторитета вождей различных политических партий. Культ «борцов за свободу», распространявшийся на политических лидеров, становился важным ресурсом легитимации в условиях революции. Необычайно важным было и то обстоятельство, что риторика и символика революционного подполья нередко использовались противостоящими политическими силами. Тем самым подтверждалась их особая, сакральная роль как ресурса легитимации: различные стороны боролись за этот ресурс, что подтверждало его ценность.
Вместе с тем культ Керенского вбирал и важные элементы иных традиций. Хотя революционные символика и риторика доминировали в этом процессе культурно-политического творчества, но в нем ощущаются и опыт патриотической мобилизации эпохи Первой мировой войны, и – в скрытой форме – монархическая патриотическая традиция, прежде всего традиция императорской армии, подчиненной «державному вождю» и ведомой военными вождями-главнокомандующими. Соединение революционной и военной традиций было особенно важно для решения актуальных политических задач, в первую очередь – для подготовки наступления.