«Товарищ Керенский»

Кирьяков назвал выступление 15 февраля «первой исторической уже явно революционной речью»[197]. Тем самым он указывал на особую роль, которую депутат сыграл в перевороте. Керенский накануне Февраля получал письма с просьбами переслать тексты выступлений, запрещенных к публикации, а тысячи машинописных и рукописных копий расходились по стране. Речи распространялись и в виде листовок, издаваемых подпольщиками; немало экземпляров попало в действующую армию. Правые в Думе заявляли, что Керенский – «помощник Вильгельма», и в то же время воздерживались от резкой критики оратора, желая, чтобы лидер трудовиков договорился «до Геркулесовых столбов». Речь Керенского заметили и в Царском Селе. В письме императрицы царю от 24 февраля имеется характерное пожелание: «Я надеюсь, что Кедринского [Керенского. – Б. К.] из Думы повесят за его ужасную речь – это необходимо (военный закон – военного времени), и это будет примером»[198]. Но даже некоторые представители высшего общества воспринимали выступления лидера фракции трудовиков сочувственно: «Сегодня… Керенский сказал много правды, и все мы думаем о многом, как он», – сообщала в своем письме А. Н. Родзянко, жена председателя Думы; ее адресатом была княгиня З. Н. Юсупова[199].

Керенский был самым известным, самым ярким оратором левых, постоянно нарушающим рамки дозволенного. Для радикальной интеллигенции именно лидер трудовиков являлся «их» человеком в Государственной думе. Он был известен многим жителям Петрограда лично, его портреты печатались в различных изданиях, а подобная узнаваемость в периоды кризисов служит политическим ресурсом. Запреты на публикацию думских выступлений лишь умножали его славу, он воспринимался своими друзьями-интеллигентами как «самый популярный человек» в городе[200].

Многие были уверены, что во время грядущего кризиса именно Керенскому суждено будет стать «в центре событий». Такая оценка проявилась и нашла свое подтверждение в дни Февраля: Керенского посещали различные депутации, которые требовали, чтобы он «взял власть», тот же мотив звучал и во многих письмах, адресованных популярному политику[201]. Неудивительно, что к Керенскому 22 февраля явились и делегаты от забастовщиков Путиловского завода (другая группа направилась к лидеру социал-демократической фракции Н. С. Чхеидзе). Они предупредили «гражданина-депутата», что стачка и локаут на этом огромном заводе могут иметь серьезные политические последствия[202].

На следующий день, выступая в Государственной думе, обсуждавшей продовольственное положение в Петрограде, Керенский огласил заявление путиловцев, подчеркивая умеренность требований забастовщиков. По предложению лидера трудовиков в резолюцию Думы была внесена поправка о том, «что все уволенные рабочие Путиловского завода должны быть приняты обратно и деятельность завода [должна быть] немедленно восстановлена»[203]. Практического значения резолюция, казалось, уже не имела: в этот день в Петрограде началась революция, однако участники забастовок могли воспринимать требования законодательной палаты и выступления оппозиционных депутатов как поддержку своих действий. Стачки охватывали все новые предприятия, забастовщики устремлялись в центр города, толпы громили продовольственные магазины, начались политические демонстрации.

Напоминание о думских речах Керенского было важно для укрепления его революционного авторитета после Февраля. Сторонники министра писали: «… [Керенский] задолго до революции говорил в Думе о возможности только революционным путем спасти Россию от анархии, подготовляемой престолом, он же (это часто или совсем забывается, или неизвестно) подтолкнул русскую революцию на решительный шаг»[204].