Товарищ Цзян Цин. Выпуск первый

Когда недавно задержанные предстали перед следствием, каждую допрашивали отдельно. Это было одинаково мучительным как для ожидавших допроса, так и для допрашиваемых. В конце концов большинство женщин, задержанных после Цзян Цин, было освобождено. А почему не Цзян Цин? Потому что, объяснила она, не было никого, кто бы засвидетельствовал её «политическую невиновность». Перед тем как должны были отпустить одну из учениц Цзян Цин, она отвела девушку в сторону и попросила сообщить партийной организации, что нуждается в защите и что без свидетельства в её защиту её никогда не освободят. Она посоветовала также девушке заверить партийную организацию, что тюремщики до сих пор не знают, кто она такая.

Если девушка и выполнила её указания, из этого ничего не вышло. В качестве последнего средства Цзян Цин решила использовать связи с иностранцами, зная, что тюремные чиновники боятся посещений тюрьмы иностранцами. Она попросила ещё одну бывшую ученицу, которую должны были отпустить, договориться с каким-нибудь иностранцем из ХАМЖ, чтобы он пришёл поручиться за неё. Это удалось. Иностранец прибыл, засвидетельствовал её невиновность, и Цзян Цин отпустили.

По выходе из тюрьмы Цзян Цин не вернулась на прежнее место жительства из боязни впутать в дело других. Она поселилась у подруги. В начале февраля 1935 года праздновался Новый год по лунному календарю, и в её жизни тоже начинался новый период.

4. От левизны к сценическому центру

[Эти мужчины или женщины] не могут стать ни людьми гуманными, ни великими злодеями. [Ho сопоставьте их с другими, и вы убедитесь, что] по уму и способностям они окажутся выше, а по лживости и коварству ниже миллионов простых людей. Рождённые в знатных и богатых домах, они в большинстве случаев становятся развратниками: рождённые в образованных, но обедневших семьях делаются отшельниками и приобретают известность; родившись даже в несчастной обездоленной семье, они становятся либо выдающимися актерами, либо знаменитыми гетерами, но никогда не доходят до того, чтобы стать рассыльными или слугами и добровольно подчиняться и угождать какому-нибудь пошлому, тупому обывателю.

Цао Сюэцинь. Сон в красном тереме

Шанхай 30‑х годов стал к середине столетия великолепной, но зловещей легендой. Город этот был космополитичнее всякого другого со времени расцвета Чанъаня, столицы Танской династии. В Ⅷ и Ⅸ веках сюда из Центральной и Южной Азии хлынул поток торговцев и миссионеров (главным образом буддистских), быстро внеся разнообразие в жизнь Китая. Тысячелетие спустя, когда китайский империализм шел к закату, порт Шанхай был втянут в систему неравноправных договоров, с помощью которых европейские и американские торговцы и христианские миссионеры (те и другие шли своими путями) стремились соответственно извлечь из Китая прибыль в материальном отношении и спасти его в духовном. Рост торговли вызывал новую общественную и интеллектуальную дифференциацию. Шанхай, больше всех других китайских городов подвергшийся влиянию Запада, стал центром современного образования, издательского дела, журналистики и решительного экспериментирования в сценическом искусстве.

Воспоминания Цзян Цин о шанхайском периоде её жизни тонко раскрывают контрасты между иностранцами и китайцами, богачами и бедняками, реакционерами и радикалами, капитулянтами и патриотами — крайностями закреплённого законами неравенства в богатстве и власти. Для обездоленных вроде неё жизнь могла быть мучительной.

В начале 30‑х годов иностранцы в Шанхае составляли около 50 тысяч из примерно трёхмиллионного населения города. Как о людях Цзян Цин имела о них только поверхностное представление. В её воспоминаниях, по существу, ни один из них не упомянут среди её знакомых, друзей или врагов. Но в масштабе всего города их присутствие чувствовалось очень сильно. Они сами (и к собственной выгоде) выделили себя в международном сеттльменте и французской концессии, где жили в построенных на иностранный манер особняках, окружённых идиллическими парками и кругами для верховой езды. Они увеселяли себя собственными оркестрами, балетом и кино, а их книжные магазины снабжали их книгами и периодическими изданиями, где сообщались новости о других мирах. Многочисленные соблазны иностранной культуры прельщали молодых китайцев, которые стремились стать образованными людьми, сбросив с себя путы прошлого, но могли также стать политически опасными или потерять своё достоинство.

Внесённый иностранцами дух коммерции в Шанхае вызвал к жизни новый класс китайских капиталистов, людей честолюбивых, научившихся действовать на внутреннем и мировом рынках и в то же время служивших финансовой опорой гоминьдановскому режиму. Если иностранцы жили в аристократической неприкосновенности, то этот новый полунезависимый класс вёл «жизнь взаймы», ибо уже появившийся на горизонте коммунизм не собирался терпеть свободное предпринимательство или продукты его культуры.