Товарищи

— Потише! Продолжаю: «Скромный, серьезный, дисциплинированный, Жутаев был примером и для нашей молодежи. Такими ребятами, как Жутаев, ремесленное училище может гордиться!» Вот, ребята, и все.

Оля почти вплотную подошла к Жутаеву, захлопала в ладоши и, не скрывая радостной улыбки, закричала:

— Борька — молодец! Качать его! Качать белобрысого!

— Качать! Качать!

Жутаев побежал прочь, но его догнали и схватили:

— Не уйдешь!

— Ребята, не за что. Не нужно, — отбивался Борис.

— Держись за землю!

Ему удалось вырваться. Но далеко во дворе его все же поймали. Началась возня и послышались крики: «Раз, два, взяли!»

У вагранки остались Селезнев, Батурин и Мазай.

— А нехорошо ты себя ведешь, Василий. Очень нехорошо. Характер у тебя просто невозможный, — сказал Селезнев.

— Ну и пускай, товарищ мастер! Мой характер ни у кого еды не просит. Какой есть, такой и есть.

— Нет, — горячо возразил Селезнев, — неверно это! Среди людей живешь, в советском обществе. У нас не за красивые глаза людей ценят, а за их дела, за их душу. Ломать тебе свой характер нужно.

— Твой характер, — поддержал Селезнева Батурин, — может тебе всю жизнь испортить. С тобой ни дружить, ни знаться никто не будет.

— Ну и не нужно! Кланяться не пойдем.

Лицо Батурина покрылось румянцем. Он стиснул в кулаках свой ремень и, стараясь быть не очень резким, решительно сказал:

— Эх, ты! «И не нужно, кланяться не пойдем!» Ты хоть бы подумал, прежде чем говорить. Жизнь тебя еще не терла, вот ты и не понимаешь, что значит потерять уважение товарищей, что значит остаться одному.

— А я и не хочу оставаться один! И не останусь. В группе меня слушаются? Слушаются… Значит, уважают, а не просто так себе…

— Не всегда человека слушаются из-за уважения, — возразил мастер. — Я вот еще помню, до революции работал на одном заводе, так там мастер был — любил угощать нашего брата зуботычинами да штрафами. Молчали мы, терпели, слушались. А потом поймали его, посадили в грязную тачку и вывезли за ворота завода. В мусор вывалили. Уважение — большое дело. И заслужить его нелегко. Ты лучше скажи, Василий, только по совести: ребята в группе по-старому тебя слушаются? Как, скажем, в прошлом году?

Мазай взглянул на Батурина, потом на Селезнева, опустил голову и нехотя сознался:

— Не все… Как Жутаева прислали в группу, все и началось. Вы его в другую подгруппу переведите, чтобы хоть в цеху глаза мне не мозолил.

Селезнев укоризненно покачал головой:

— Так рассуждать может только человек с исключительно большим самомнением. Гордец! Себялюб!

— А если он у меня дисциплину разваливает? Тогда что?

— Неправда, Мазай, — категорически возразил мастер. — Не нужно лгать на человека. Он ни при чем. Хочешь, я скажу, в чем дело? В группе тебя слушались не потому, что уважали, а просто побаивались. Да-да! Ты в группе ввел кулачную дисциплину. А пришел Жутаев, ребята сразу и поняли, на кого нужно равняться да к кому присматриваться.

— Твой кулачный авторитет и растаял, — добавил Батурин, — как лед на огоньке. Так-то вот. Подумай над этим, пока не поздно. Товарищей потерять легко, нажить труднее.

НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ

Когда Селезнев и Батурин ушли, Мазай хотел было пойти в цех, но передумал и сел на солнцепеке за штабелем опок. Он был рад, что весь этот разговор ребята не слышали.

А ребята тем временем возвращались в цех. Мимо прошли несколько формовщиков.

— Васька, пойдем выработку подсчитаем, — позвал Сережка.

Но Мазай лишь рукой махнул.

К Мазаю подошел Жутаев. Васька искоса взглянул на него, отвернулся и неприязненно пробурчал:

— Чего встал? Проходи, что ли…

Но Жутаев не ушел и вдруг заговорил спокойно и задушевно:

— Слушай, Вася, из-за чего ты на меня злишься? Что я тебе сделал плохого?

— Нужен ты мне! — словно нехотя, процедил Мазай.

Неподалеку от них проходила Оля и, увидев, что Мазай и Жутаев разговаривают, остановилась. О чем они могут говорить наедине? Интересно… даже очень интересно! Прислушалась — не разобрать. Она тихонько подкралась и встала сзади того же штабеля опок.

— Мне давно хотелось с тобой поговорить, — сказал Жутаев.

— Говори, если хочешь, а я попусту трепаться не люблю.

— Гордости в тебе много.

— Никому до этого дела нет. Понял? И разговор окончен.

— Нет, не окончен, — тихо, но настойчиво сказал Жутаев. — Хотя в Платовке мы и жили на одной квартире, но по душам так и не удалось поговорить. А надо. Давай здесь потолкуем. Я хочу, чтоб наша ссора прекратилась, как будто ее и не было.

Мазай удивленно открыл глаза и, словно не понимая, спросил:

— Какая ссора? Чего ты ко мне пристал!

— Может, это и не ссора, а просто отношения плохие. Но продолжать так дальше нельзя.

— Что продолжать?

— А тебе непонятно, о чем я говорю?

— Чепуху болтаешь. Продолжай на здоровье.

— Это не чепуха, и ты хорошо понимаешь.

— Как я понимаю — никого не касается. Я сам себе и капитан и лоцман.

— Все это пустые слова Напрасно ты так…