Тожесть. Сборник рассказов (СИ)

И теперь я понимаю, почему. Невозможно ошибиться больше, чем позволить себе стать частью другого человека, пусть даже самого близкого. Мы — не часть. Мы состоим из собственной истории, опыта, набора падений и побед, из привычек, из любовий и не любовий. Если я ненавижу кровавые стейки, то имею право ненавидеть их до гробовой доски. Если мне нравится сладкоголосый инди-поп, то я буду его слушать.

Самое смешное, что ты никогда не заставлял меня растворяться. Это происходило само собой. Постепенно я теряла вес, плотность и осязаемость. Обращалась тенью. Ты не мог этого не заметить, Жек, но ты меня не остановил. Наверное, приятно было видеть рядом с собой собственную копию. Чуть хуже разрешение, китайская сборка, пластиковый корпус. Реплика для бедных. Но забавная. Пускай будет.

Вот кем я стала, пиратской копией тебя. С твоими курсами, проектами, друзьями, комиксами и фильмами про супергероев. Со временем мне самой стало казаться, что все это и есть я. И нет ничего лучше, чем копировать твои жесты, словечки и манеру растягивать узкие рукава кашемирового роскошества, которое мы покупали парными наборами, мне и тебе.

И все было хорошо. Все было спокойно.

Пока меня не дернуло захотеть чего-то важного самой. Сделать выбор, который и так лежит на мне. Не спросив совета, не разделяя ответственность. Стоило один-единственный раз признать, что я имею право на это, и все рухнуло. Потому что держались мы на нашей идентичности, так любовно мною созданной. Первая трещина, и наш общий организм начал отторгать меня, будто не я его собрала, будто весь он — ты, а я — неудачный имплантат, который нужно скорее вытащить и утилизировать, как испорченный биоматериал.

Биоматериал. Страшно слово, правда? Оно отрицает важность. Всякая значимость тускнеет. Исчезает сакральность. Что угодно, живое и цельное, назови биоматериалом, и оно тут же съежится, сгниет и стухнет, от обиды и страха. Биоматериал не имеет право на жизнь. Растерял его, растратил или не успел получить. Биоматериал можно сжечь, выбросить на помойку, оставить на экспертизу, а после избавиться. Его не хоронят, по нему не плачут. Его оставляют на холодном металлическом столе. Или смывают в унитаз. Вот что со мною случилось, Жек. В наказание за право чего-то хотеть, я стала набором биоматериала. И ты не пришел мне на помощь. Ты меня не спас.

Я сейчас много думаю. По сути, мне больше и заняться не чем. Только думать и пить этот мерзкий чай, отдувая в сторону пленку, чтобы она не осталась на зубах. И пока я думаю, ты рядом. Вот такой, каким был лет шесть назад. Моим. Без этой неуемной гонки за всем и вся, без страха опоздать, без пугающей мании контролировать все, что происходит в нашей жизни. Спокойный, способный все уладить, а что не уладить, так забить. Жека. Веселый, бессонный, ленивый, любящий крафтовое пиво и стейки. Жека. Жека, тащивший с помойки кресло, потому что хорошее же, и месяц потом выводящий из дома клопов. Жека, который не поливал фикус. Жека, который целовал меня так, что я теряла понимание — где право, где лево, где верх, где низ, и почему мы еще стоим, скорее-скорее опускаем прямо на пол. Жека варящий мне куриный суп, Жека лепящий пельмени, Жека хрустящий бубликами и сломавший о них левый клык. Мой Жека. Жека, по которому я скучаю так отчаянно и так долго, что начинаю забывать, как это жить без постоянно тоски и обиды.

Куда он ушел? Куда он делся? Куда исчез? Что я должна сделать, чтобы он вернулся? Что написать, чтобы он прочитал? Может, крикни я сейчас в окно — ЖЕ-Е-Е-КА! Он бы услышал? Там, в своем далеком 2012, вздрогнул бы, повернулся ко мне, мол, чего кричишь? Ничего, Жек, ничего, я не кричу, это тебе послышалась. Я пока еще не кричу. Мы пока еще счастливы, Жек. Пойдем, сожрем самый кровавый стейк на районе и закажем билеты на море, можно автобусом, как захочешь, так и будет, Жек.

Только не исчезай.

Соня.

7.11.2018

Послушай, давай заканчивать эту херню, а? Серьезно, возвращайся. Ты уже меня наказала. Исчезла, замела следы. Я правда не могу на тебя выйти. Никак. Ни через кого. Что мне в розыск тебя объявлять? Мать твоя не берет трубку, братец сказал, что я мудак, а папаша пообещал руки выдрать и в жопу засунуть, если я не перестану вам трезвонить.

То есть ты понимаешь, да? Я снова им звонил. Всю неделю. Каждый вечер садился и начинал обзвон. Тебе и им. Им и тебе. Еще Катьке, но она божится, что ты с ней на связь так и не вышла, написала только, что уезжаешь. Дай ей свободу, говорит, дай ей воздуха.

Бери. Воздуха, воды, хоть земли пожуй, только возвращайся. Правда, я так больше не могу. Это какой-то мудацкий ситком, в котором я мечусь по комнате, пока ты сидишь в шкафу и прячешься, а за кадром над нами ржет многочисленная массовка. Я даже слышу их хихиканья. Я даже проверял в шкафу. Их нет. И тебя тоже.