Старый шахтёр, сосед, говорит: по ночам мне страшно.Раньше с гранатой спал.На случай, если зайдут эти.Чтоб – и себя, и их.Потом развинтил и выкинул —когда поверил, что не зайдут.Теперь, когда сильно лупят, он берёт в кровать кошку.В доме пусто – жену вывез к детям, в Ростовскую.Там пока безопасно.Но завтра жена приедет.Он говорит о ней: «Приедет любимая».Его любимой – шестой десяток,она полная, широкоскулая.Она мордвинка.Он местный.Можно сказать, хохол.Но гранату развинтил – когда «Россия напала».Спрашивает: «Тебе не страшно?»«Иногда», – признаюсь.«Правильно. Только дурак не боится».«Или человек без воображения», – думаю про себя.У меня здесь стало худо с воображением.Чего ни вообрази – жизнь переплюнет.Сосед сворачивает в свою улицу.В её конце – слышно – ложится снаряд.«Мне туда», – говорит с тоскою.«Мне хорошо. У меня есть кошка.Ты заведи тоже. А лучше – выходи замуж».Я смеюсь. Он машет рукой, улыбается,на лице движется дублёная кожа.Глаза подведены угольной пылью.Столько лет прошло, и рудник разгрохали,а до сих пор не смылась.
«На малой этой на земле…»
Филиппову
На малой этой на землеВсё больше у меня соседейС земли большой.О ком-то знаю только имяИ позывной.В иных краях и не бывала,И городаБольшой России знаю толькоПо их следам:Вот Тула, Кострома, Калуга,Новосибирск.Вот Мурманск и Улан-Удэ.Казань и Бийск.Но вышло так, со мною рядомСреди дончанСтоит наш полк, наш Ленинградский —И ополчанЕго знакомы позывные,Как на сетчаткеРодных кварталов стройный план;Как отпечатокНебесной линии Петра:Вот крепость,За ней – Васильевский,а там – учёный север:Военный Мед и Политех.А дальше, к югу —узоры Царского Села,И там, по кругу —Ораниенбаум, Петергоф,Златая Стрельна,И будто слышен звон подков,И всадник – стрельнет,Слегка склонившись из седла,Как на манеже.Империя, восстав из зла,Не будет прежней;Но будет то, что сохранитЕё от мрака:Какой-то парень, что ушёл,Обняв собаку,Жену целуя и детейВ залог надежды,Что та империя, за ним —Не будет прежней.