Традиция и Европа

Итак, когда Варанг говорит о новом периоде «абсолютной политики» и блоков, которые, как только нации одной культуры сольются в один организм, будут иметь в качестве единственной цели абсолютное, экзистенциальное отличие друга от врага (эта точка зрения позаимствована у Карла Шмитта, определившего в этих терминах сущность чисто политических современных элементов) и чисто биологический императив, мы всё ещё остаёмся на уровне «цивилизации» и коллективистских, «тоталитарных» процессов, являющихся скорее субнациональными, нежели по–настоящему наднациональными, и самую близкую к ним и самую последовательную реализацию которых сегодня можно найти в сталинизме. Ясно, что если единство Европы может быть реализовано только таким образом, т. е. посредством грубой силы, тогда Запад, возможно, сможет противостоять миру и заново утвердиться материально или биологически вопреки неевропейским империалистическим державам, но в то же время он откажется от собственной внутренней сути, и это будет концом Европы, концом европейской традиции — она станет отражением своих оппонентов, простым продуктом сферы борьбы грубой воли за существование и власть, под влиянием общих факторов дезинтеграции, специфических для техницистско–и империалистической «цивилизации», которая впоследствии поглотит всё. Более или менее схожий прогноз также сделан Бёрнхемом в его рассмотрении окончательных результатов того, что он называет «революцией менеджеров» на производстве[94] .

Каковы же иные возможности? Ответить на этот вопрос нелегко. Что касается наций, каждая из них может сохранить свою индивидуальность и достоинство как органическое «частичное целое», в то же время подчиняясь высшему порядку, только при уже указанных условиях: т. е. если реальная высшая власть, не просто политическая, и которую невозможно монополизировать какой–либо отдельной нацией в виде «гегемонизма», непосредственно ею признана. Альтернатива, определяемая в материальных терминах полезности и внешней необходимости, является просто чуждой и достаточно тривиальной. Нынешние «власти» охотно говорят о европейской традиции, о европейской культуре, о Европе как об автономном организме, и так далее, но, к сожалению, когда мы трезво смотрим на вещи в свете абсолютных ценностей, то мы видим, что всё это в основном лишь лозунги и нравоучения. Как же тогда мы можем найти путь к высшей возможности?

На высшем плане душа европейского наднационального блока должна быть религиозной: религиозной не в абстрактном смысле, но с отсылкой к ясной и реальной духовной власти. Даже оставив в стороне более поздние и общие процессы секуляризации, произошедшие в Европе, ничего подобного сейчас на нашем континенте не существует. Католицизм — это просто вера некоторых европейских наций. Кроме того, мы видели в несравнимо более благоприятный по сравнению с настоящим — а именно посленаполеоновский — период, что Священный Союз, с которым и зародилась идея о традиционной и мужественной солидарности европейских наций, был таковым только номинально — ему недоставало истинного религиозного освящения, универсальной, трансцендентальной идеи. Если таким же образом «новая Европа» сможет предложить лишь христианство в общем, то этого будет слишком мало, оно было бы слишком бесформенным и однообразным, не чисто европейским, и его не могла бы монополизировать европейская культура. Более того, не могут не возникать сомнения в совместимости истинного христианства с «метафизикой империи», как было продемонстрировано в средневековом конфликте двух властей, если понимать его по–настоящему.