Традиция и раса

Этими соображениями стоит руководствоваться как предпосылкой, чтобы вновь обрести идеи, скрытые за внешним аспектом Христианства. Эти идеи северо-западной героической традиции были вновь обретены во времена Крестовых Походов. В средневековых Крестовых Походах за Освобождение Храма и Завоевание Святой Земли в большей степени, чем это обычно предполагают, присутствовали явные точки соприкосновения с нордической традицией, в которой упоминается о мифическом Асгарде, далекой земле Асов и Героев, куда не торопится смерть и чьи обитатели обладают бессмертием и сверхчеловеческим покоем. Священная война предстает как война полностью духовная, вплоть до того, что она может быть уподоблена пророчествам об «очищении огнем, подобным огню чистилища, перед смертью». «Есть ли большая слава, чем выйти из боя увенчанным лаврами? И великая слава завоевать венец бессмертия на поле боя!» — убеждает тамплиеров Бернар Клервосский.

Понятие «абсолютной славы», которая согласно теологам присуща Богу на высочайшем из небес, также восходит к Крестовым Походам. Именно поэтому Святой Иерусалим предстает в своей двойственности: как град дольний и горний, а Крестовый Поход рассматривается как великое восхождение, ведущее прямо к бессмертию.

Различные военные превратности судьбы в Крестовых Походах сначала вызвали удивление, смущение и даже кризис веры, но, в конце концов, произвели благотворный эффект на идею Священной Войны, очистив ее от всего материалистического. Без сомнения, неудачу в Крестовом Походе можно сравнить с добродетелью, которую преследует злой рок. Ценность этой неудачи могла быть понята и оценена по достоинству исключительно в ее связи с неземным путем. Таким образом, формировалось (по ту сторону победы или поражения) суждение о ценности духовного аспекта действия. Приходило понимание того, что Священная Война имеет ценность сама по себе, вне зависимости от своего зримого материального исхода, как средство для достижения сверхчеловеческой реализации путем действенного принесения в жертву человеческого элемента.

Именно эта идея, возведенная до метафизического уровня, вновь встречается нам в уже упоминавшемся известном индоарийском тексте — в «Бха-гавад-Гите». Жалость и человеческие чувства, которые мешают воину Арджуне вступить в схватку с противником, расцениваются Богом как «непонятные, недостойные ария… ведущие не к небесам, а к бесчестию». В наставлении воину говориться: «Или тебя убьют, и ты попадешь на небеса, или, победив, ты насладишься земным царством. Поэтому встань, о сын Кунти, и решайся на битву». Внутреннее состояние, которое способно преобразить малую священную войну в великую, должно быть следующим: «…Полностью отдавшись действию», — утверждает Бог, — «сосредоточив сознание на истинном „Я“, освободившись от желаний, эгоизма и беспокойств, сражайся». В таких недвусмысленных выражениях утверждается чистота действия, которое должно быть желанным само по себе, выше всех человеческих страстей и стремлений: «Считай, что на карту поставлены страдания, богатство или нищета, победа или поражение. Поэтому подготовься к сражению; так ты избегнешь греха».

В качестве дополнительного метафизического обоснования, Бог объясняет различие между непреходящей абсолютной духовностью и иллюзорным существованием, включающим в себя телесное и человеческое. С одной стороны — метафизическая ирреальность того, что можно утратить (например, бренное тело земную жизнь, которые преходящи), и осознание того, что потеря может стать обретением. С другой стороны — Арджуна, проходя через подобный опыт проявления мощи божественного начала, вплотную приближается к осознанию неодолимой силы трансцендентного. Перед величием этой силы всякая обусловленная форма бытия предстает отрицанием. Там, где это отрицание отсутствует, там, где такая обусловленная форма бытия разрушена или вывернута наизнанку, эта сила проявляется особенно ярко.

Обрести необходимую для героического преобразования личности энергию можно, поступая соответствующим образом: когда воин действует сообразно описанным выше чистоте и духу абсолюта, разрывая цепи человеческого, призывает Божественное как метафизическую силу, он принимает активную силу в себя и обретает в ней исполнение своей мечты и освобождение. Яркое сравнение мы находим в другом тексте, относящемся к той же традиции: «Жизнь как лук, душа как стрела, абсолютный дух как цель, которую должна поразить стрела. Соединитесь с этим великим духом, подобно стреле, вонзающейся в цель».

Если мы сумеем увидеть здесь высочайшую форму духовной реализации через борьбу и героизм, тогда действительно становится важным, что это знание представлено в «Бхагавад-Гите» продолжением изначального солнечного арийского наследия. В самом деле, оно было передано «Солнцем» первому законодателю ариев Ману, и затем хранилось длинной чередой царей-посвященных. За многие века эти знания были утрачены, однако Божественное вновь открыло их, но не набожному жрецу, а представителю воинской знати — Арджуне.