Традиционализм и реформизм в советском политическом пространстве: формы и функции (1953–1991 гг.)

Революция 1917 г. отодвинула на периферию историческую Россию и ее ценности. Намерение управлять с помощью декретов, а не с опорой на традиции, идея и практика огосударствления собственности перечеркивали потенциал российского традиционализма. Но при этом советская политическая культура постепенно приобретала самостоятельное значение. Новые традиции, динамичные и статичные в своем единстве, являли набор ценностей и установок «верхов», фокусировали накопленный опыт, задавали модели поведения, регламентировали общественно значимую деятельность. Постепенно усложнялись регулятивные и коммуникативные возможности советских традиций, расширялись границы их влияния.

Выделение категории «советский традиционализм» позволяет выявлять связь традиционалистского потенциала первых десятилетий Советского Союза, с одной стороны, и традиционализма советского общества 1950-1980-х гг. – с другой.

Рожденный идеологией, советский традиционализм неотделим от советской системы, при этом соотнесение традиционализма с тем, что можно назвать советскими ценностями, показывает сложную картину связей и соподчинений.

Ключевые элементы традиционалистского вектора сталинской политики проанализировал В. Э. Багдасарян[14]. Автор исходит из предположения, что традиционализм – онтологическая основа «третьего пути», а принципы традиционализма не есть аналог традиционности. Политические намерения традиционалистов ориентированы не на сохранение (консервацию или реставрацию), а на возрождение посредством обращения к архетипам исторической памяти ментальных основ погибших общественных ориентиров. Гипотезу сталинской «консервативной революции» автор основывает на представлении о выхолащивании большевизмом в ходе строительства реального социализма принципов марксистской идеологии. «Народническая версия построения общества будущего посредством обращения к традиционным институтам докапиталистической России, при усилении тенденций апелляции к прошлому, делала вероятной перспективу “консервативной революции” под социалистическими знаменами. Слово “большевик” вызывало ассоциации с привычным для крестьянского слуха термином “большак”, обозначавшим руководителя общинным миром. “Красная” семантика также оказалась наиболее предпочтительной в контексте народной семиосферы»[15].

Аграрный смысл революции, по автору, заключался в ликвидации чужеродной частнособственнической модели обустройства села. Жестокая, неумело проведенная, но исторически неизбежная коллективизация стала хирургической операцией по восстановлению национальных форм, верви-общины. Система Советов также оказалась ближе народной ментальности, чем западноевропейский принцип организации власти на основе многопартийной выборности. С другой стороны, коллегиальная модель республиканизма подменялась цезаризмом как квазимонархической системой, основанной на архетипах царистской традиции патерналистского сознания народа. Цезарь и Советы, выражаясь языком О. Шпенглера, являлись псевдоморфизмом институтов допетровской органической Руси – Царя и Собора.

В. Э. Багдасарян, выявляя метаморфозы большевизма, склонен связывать «третий путь» в ВКП(б) с политикой Сталина. «Генезис сталинизма, представлявшего собой антитез космополитической системе раннего большевизма, был предопределен “консервативной революцией” 1930-х, как отрицания октябрьской», – считает автор. Аргументы в пользу «консервативной революции» он находит в основных аспектах ее программы (институт монархии, религия и церковь, национальный вопрос, историческая память, внешняя политика, литература и искусство, армейское строительство, языкознание).

Сталинская «консервативная революция», имевшая собственную логику и периодизацию, считает В. Э. Багдасарян, не была доведена до конца, оставшись только тенденцией, так и не приведшей к построению традиционалистского общества. История СССР после Сталина характеризовалась десакрализационными процессами. От сталинского традиционалистского вектора компартия переориентировалась на лево-этатистские рельсы хрущевской и право-этатистские брежневской эпохи.

«Преодоление» большевистской революции посредством консервативной реакции – другой аспект традиционности и традиционализма. Эта проблема была поставлена в 1920-х гг. евразийцами. В наши дни ее развивают неоевразийцы А. Г. Дугина.

Традиционализм в СССР более связан с идеологическими функциями и являлся в этом отношении доминантным, в то время как реформизм в целом не заключал в себе столь важных (в первую очередь идеологических) функций и может быть обозначен как субдоминантный спектр. Идеал советского традиционализма – коллективизм, бесконфликтное, линейное течение политического времени. Этому соответствовали программы, утверждавшие приоритет коллективности, ценности взаимопомощи, солидарности, совместного выживания. В таком плане традиционализм не мог быть «растворен» в лево-этатистской доктрине Хрущева или право-этатистской практике Брежнева. Мифо-символическая картина «развитого социализма» во многом основана на традиционалистских идеях и ценностях.