Трагедия династии Романовых

Я сразу понял, насколько различаются по характеру и темпераменту царь и царица. Видел перед собой женщину волевую, умную, властную, теперь ожесточенную и неуравновешенную. Поистине поразительно, что в краткие мгновения мне открылись психологические последствия трагедии, которая долгие годы разыгрывалась в дворцовых стенах. Первое впечатление об императрице не изменилось после наших немногочисленных дальнейших встреч.

Завершив обмен приветствиями, я осведомился о здоровье членов семьи, сообщил, что заграничные родственники живо интересуются их судьбой, добавил, что сразу же передам все послания, какие они захотят им отправить. Узнал, нет ли у них каких-нибудь жалоб и нужд, попросил ничего не бояться, не беспокоиться, полностью доверяя Временному правительству.

Затем мы с императором прошли в соседний зал, где я повторил, что он в полной безопасности, хотя к тому времени к нему окончательно вернулось привычное бесстрастное спокойствие. Он спросил о военной ситуации, пожелал нам успеха в решении новой нелегкой задачи. (Все лето бывший царь чрезвычайно интересовался войной, читал газеты, расспрашивал каждого посетителя.) Некоторые члены царского дома говорят, будто слышали, что я при первой встрече особенно старался оправдать наложенное на него Временным правительством наказание, уговаривая больше не опасаться крайних мер. Я ничего такого не помню, хотя вполне мог сказать нечто подобное.

Теперь после ужасов большевистского террора трудно даже представить, что Николай II, сидя на престоле, казался чудовищем, прозванным – подумать только! – Николаем Кровавым. Какая ирония звучит теперь в этих словах! С тех пор мы повидали утопивших в крови всю Россию «героев», вышедших из народа, из интеллектуальной элиты, которые без колебаний приносят в жертву собственных братьев…

Я вовсе не утверждаю, будто большевизм оправдывает царизм. Напротив, царизм породил большевистскую тиранию. Причина в царизме; беды, с которыми по сей день борется моя родина, только следствие.

Тем не менее, я вполне убежден, что красный террор вынуждает нас или вынудит в скором будущем пересмотреть вопрос о личной ответственности Николая II за несчастья и катастрофы во время его царствования. По крайней мере, я уже не вижу в нем «бесчеловечного зверя», каким он еще недавно казался. В любом случае сегодня лучше представляются человеческие аспекты его действий, выясняется, что он боролся с терроризмом без всякой личной злобы. Разве его с колыбели не держали в полной изоляции от народа? О слезах и страданиях миллионов людей ему было известно только из документов и справок о принятых правительством мерах во имя порядка и мира.

Кроме того, царю с детства внушали, что его личные интересы и интересы страны одинаковы. Вспомним, он непоколебимо верил, что без самодержавия России не существует. Рабочие, крестьяне, расстрелянные студенты были для него истинными врагами народа, далекими, чужими, даже, собственно, не людьми, а отвлеченными понятиями, цифрами, которые надо свести к нулю ради мира и благополучия миллионов верноподданных.

Безусловно, все казни, совершавшиеся при старом режиме, обращаются в ничто по сравнению с потоками крови, пролитыми большевиками. Видя сегодня, что ни отличное образование, ни жизнь в народной среде, ни высокие социалистические идеалы, ни исчерпывающий политический и общественный опыт не способны убить в человеческом существе примитивного зверя с жаждой власти, триумфа, которую утоляют лишь слезы, кровь и страдания женщин и детей, мы готовы признать, что Николай II не был лишен ни доброты, ни жалости, хотя проявлению этих чувств препятствовало его окружение и традиции самодержавия.

В ходе последующих визитов в Александровский дворец я постоянно открывал, разгадывал человеческие черты под маской императора и, возможно, добрался до сути. Это был человек крайне замкнутый, сдержанный, недоверчивый, бесконечно презирающий прочих. Не слишком умный, посредственно образованный, на удивление лишенный жизненной силы, он совершенно, даже инстинктивно не разбирался ни в людях, ни в жизни. Его полное равнодушие к окружающему миру ошеломляет. Можно сказать, что он никого не любил, никого не ценил, ничему не удивлялся. Такое безразличие к происходившему вокруг придавало его облику и поведению нечто автоматическое, неестественное. Присмотревшись к его лицу, я все больше и больше видел в нем маску. Под улыбкой, под обворожительным взглядом скрывалось что-то мертвое, ледяное, бездна одиночества, пучина отчаяния… Подобные люди становятся мистиками, страстно жаждут небесной жизни, поэтому земные дела не волнуют их, а утомляют, порой раздражают. Возможно, земные блага слишком быстро и легко ему доставались.