Трагедия личности

При исследовании связей между биологией и историей на ум приходит один чрезвычайно любопытный исторический пример, в котором женщины возвысили свои производительные функции над жизнью, при которой их мужчины, кажется, представляли из себя полное ничто.

Этот пример приобретал для меня особую важность два раза, когда я участвовал в конференциях, проводившихся на Карибах, и изучал там семейные структуры, преобладающие на этих островах. У священников были все основания не одобрять, а у антропологов — эксплуатировать в своих интересах, систему карибской семейной жизни, которая интерпретировалась по-разному: то как чисто африканская, то как ведущая происхождение от времен плантационного рабства в Америке и распространившаяся с северного побережья Бразилии через Карибский архипелаг вплоть до юго-восточных районов современных Соединенных Штатов. Плантации были сельскохозяйственными предприятиями, принадлежавшими благородным господам и управляемыми ими, людьми, чья культурная и экономическая идентичность имеет свои корни в супрарегиональном высшем классе. На них работали рабы, то есть, люди, которые были простыми орудиями, используемыми там и тогда, где в этом возникала необходимость, и поэтому у них часто не было никаких шансов стать главами своих семей и общин. Таким образом, женщины оставались с потомством от разных мужчин, которые не могли дать им ни пропитания, ни защиты, ни какой-либо идентичности, помимо чувства забитых и бесправных существ.

Вытекающая отсюда семейная система описывается в литературе в понятиях очень неясных: как «сексуальные услуги» между людьми, которых невозможно назвать никак иначе, кроме как «любовники»; как «максимальная нестабильность» в половой жизни молодых девушек, которые часто были вынуждены «передавать» заботу о своем потомстве собственным матерям; говорится также о матерях и бабушках, которые определяют «стандартизированную манеру взаимной активности», мало соответствующую критериям, необходимым для того, чтобы назвать группу людей семьей. Поэтому эти группы следует называть «домохозяйствами»: единым поселением, в котором живут люди, имеющие общий стол и управляемые «матрифокально»[39]; последнее слово подчеркивает грандиозную роль в этих группах всемогущих бабушек, заставляющих своих дочерей оставлять им детей на воспитание или, по крайней мере, жить с ними во время вынашивания детей.

Материнство, таким образом, становится общинной жизнью, и там, где священники находили мало морали или не находили никакой морали вообще, а случайные наблюдатели видели мало традиций или констатировали полное их отсутствие, имела место закономерность, что матери и бабушки вынуждены были становиться отцами и дедами, в том смысле, что они, и только они, оказывали некоторое продолжительное влияние, выражавшееся в новой системе правил, устанавливаемых вместо экономических обязательств мужчин, являющихся отцами детей. Они устанавливали правила воздержания от инцеста. Кроме того, как мне кажется, они образовывали единственную суперидентичность, существовавшую у рабов в период рабства, а именно, полагая, что ценным является любой ребенок, независимо от того, кто его родители.

Хорошо известно, как много маленьких белых джентльменов испытывали глубокую признательность необычайному усердию, с которым о них заботились их няни-негритянки: «мэмми» южных штатов США, креольские «дас» или бразильские «бабас». Эта феноменальная заботливость расистами воспринимается как врожденное чувство рабства; она критикуется моралистами как чрезмерный африканский сенсуализм и боготворится как истинная женственность белыми беглянками из мира «континентальных» женщин. Тем не менее, в основе этого материализма можно увидеть грандиозный жест человеческой адаптации, давший Карибскому региону (теперь упорно ищущему политическую и экономическую систему, наиболее соответствующую своей культуре) одновременно обещание позитивной женской идентичности и угрозу негативности мужской, ибо тот факт, что идентичность зависит от одного лишь рождения, несомненно, ослабляет экономические усилия многих мужчин.

Огромное историческое значение данного явления можно видеть на примере жизни Симона Боливара. Этот «освободитель Южной Америки» родился в прибрежном регионе Венесуэлы, к которому краем примыкает великий Карибский архипелаг. Когда в 1827 году Боливар освободил Каракас и входил в него с триумфом, в толпе он узнал негритянку Иполиту, свою кормилицу. Тогда он сошел с коня и «бросился в объятия заплакавшей от радости негритянки». А двумя годами ранее Боливар писал сестре: «Я вкладываю в конверт и письмо моей матери Иполите; дай ей все, в чем она нуждается, поделись с ней всем, что имеешь, словно она моя настоящая мать; ее молоко вскормило меня, и я не знаю никакого другого отца (!), кроме нее».