Трагедия на Витимском тракте

— Нет. Крылов, пожалуй, был еще жив, только тяжело ранен… Я помню, что я еще останавливался послушать, не добивают ли его. Но все было тихо. Сквозь чащу ничего не было видно… Сделав большой крюк по лесу, я снова вышел на тракт, недалеко от зимовья. Уже был вечер. По дороге из города ехал старик с татарчонком. Я спросил — лежат ли на тракте убитые товарищи? Он ответил, что никаких трупов на дороге нет, а лежат чьи–то шубы. Я понял, что старик не хочет говорить правду… Потом в зимовье татарчонок, оставшийся там ночевать, сказал, что на дороге действительно лежат двое убитых… В зимовье я стал просить лошадь, чтоб отправиться или в город, или в Коморье, где еще надеялся застать Мациевского и Гребнева. Но лошади мне не дали. Переночевав, рано утром отправился по тракту в Мухор–Кондуй, встретил едущего в город мужика и с ним отправил в город записку Антонову. В Мухор–Кондуе уговорил одного мужика отвезти меня до Коморья, но Мациевского и Гребнева там уже не было. Один бурят согласился разыскать их на озере Центур, я послал им записку, и назавтра они ко мне приехали. По пути в город встретили милицейский разъезд и вернулись сюда.

— Есть у вас какие–нибудь подозрения?

— Да… Теперь я припоминаю кое–какие странные обстоятельства. Когда мы ехали на охоту и проезжали зимовье на 25‑й версте, из избы вышел человек, с небольшой бородкой, в простой деревенской одежде и по–недоброму смотрел нам вслед… Когда утром после убийства я шел пешком в Мухор–Кондуй, то повстречал в дороге женщину лет сорока. Я попросил женщину по приезде в город заявить о происшествии и коротко рассказал, что случилось. Она ответила, что убийство, наверно, дело Гришки Чуркина, живущего на 25‑й версте. На мой вопрос, кто такой Гришка, она сказала, что раньше он служил в милиции, где занимался грабежами и взятками. Его хотели арестовать, но не удалось. Милиция теперь ищет его.

— Ну, конечно, — обиженно усмехнулся Васильев, — на милицию можно валить теперь все… Она, видите ли, даже разбойничков на большую дорогу поставляет.

— Я ничего не утверждаю. Я передаю то, что слышал.

— Где живет эта женщина? Как ее фамилия?

— Фамилии она не сказала… А живет в Чите в Кузнечных рядах. Летом на сорок восьмой версте косит сено.

— Почему вы не вернулись в город вместе с крестьянином или с этой женщиной? — спросил Васильев.

— Честно признаюсь — боялся засады… Бандиты видели, что я убежал, и, конечно, постараются убрать живого свидетеля.

— Не слишком ли часто вы праздновали труса, а?

— Да, конечно, — совсем сник Козер. — Мне стыдно и тяжело, но я не хочу скрывать… Я, действительно, когда оказался там на дороге один против бандитов, не мог совладать с собой. Я ведь воевал два года… Неплохо воевал… А тут позорно струсил… Уж лучше бы и мне погибнуть!

— Если уж вы так жалеете об этом, то вам нужно было совсем немногое. Не столько храбрости, сколько простого желания оборонять раненых товарищей… Вы ведь везли не перекупщиков золота с Витима! А насчет того, что товарищ Анохин был сразу убит, вы лжете! Судя по ранам в голову, и его, и Крылова бандиты добивали выстрелами в упор.

— Неужели?! — застонал Козер, схватившись за голову. — Это ужасно… Я никогда не прощу себе этого!

Опрос Мациевского и Гребнева не прибавил к расследованию ничего нового. Об охоте оба подтвердили все, что было сообщено Козером. Мациевский лишь сказал, что, проезжая двадцать пятую версту, он не заметил никакого подозрительного человека, так как людей у зимовья было много и все больше буряты. Зато у заимки Внукова на тридцать третьей версте он видел троих мужчин, долго и внимательно смотревших на них.

Мациевский сохранил записку, которую прислал им Козер на озеро Центур. Он передал ее Васильеву, и тот сразу угадал, что написана она на другой половине того же листка из школьной тетради, который вчера был доставлен в милицию. Да и текст ее был почти такой же: «Товарищи убиты, я ранен, собирайтесь и приезжайте. Станислав».

Васильев знал по немалому своему опыту, что трусливый человек даже при желании не может быть правдивым до конца. Дело даже не в способности быть предельно искренним, которая смелому, конечно, дается куда легче, чем робкому, а в том простом, извечном правиле, что у страха глаза велики, и перепугавшийся человек видит многое не так, как оно было на самом деле.

У Васильева не было сомнений в искренности Козера, и в то же время он чувствовал, что полагаться на его показания полностью он все же не имеет права. Все нужно дважды, трижды сверять и проверять.

При возвращении в Читу, на тридцать третьей версте Васильев приказал остановиться. Он подъехал к телеге, где сидел Козер, и предложил ему показать на местности, где это происходило. Никаких коварных целей Васильев этим не преследовал — он просто считал нужным уточнить и еще раз сверить детали происшествия.

Однако из этого получился для Козера новый конфуз.