Трагический эксперимент. Книга 3

Дальше — опять же споры историков: в каких операциях данный фактор сыграл роль? Например, уже 4 декабря англичане у Фолклендских островов разгромили эскадру адмирала фон Шпее, орудовавшую в водах Южной Америки. Ряд исследователей убеждены — успех обеспечил именно взлом шифра: или немцев заманили фальшивым приказом, или ещё что-то… В. Дукельский: «Ну зачем Шпее, опытнейший моряк, попёрся к этим Фолклендам, где не было никаких серьёзных объектов, прямо под пушки английских линкоров?» Оговоримся: по данному конкретному примеру есть целая дискуссия. Но все соглашаются: ещё много месяцев и русские, и англичане успешно читали радиограммы «кригсмарине». Пока шифры не сменились — то ли из-за возникших у противника подозрений, то ли просто в плановом порядке.

4 июня (22 мая по старому стилю) 1916 года армии русского Юго-Западного фронта перешли в наступление, которое современники назвали Луцким прорывом. Своё нынешнее название — Брусиловский прорыв, по имени командующего фронтом, — операция получила уже после того, как отгремели бои Первой мировой.

В основе советско-российской «официальной» трактовки действий Юго-Западного фронта в 1916 году лежит оценка, сделанная самим Брусиловым в его послевоенных мемуарах: «По сравнению с надеждами, возлагавшимися на этот фронт весной 1916 года, его наступление превзошло все ожидания. Он выполнил данную ему задачу — спасти Италию от разгрома и выхода её из войны, а кроме того, облегчил положение французов и англичан на их фронте, заставил Румынию стать на нашу сторону и расстроил все планы и предположения австро-германцев на этот год». По оценке Брусилова, потери врага за время русского наступления составили около 2 млн человек — свыше 1,5 млн убитыми и ранеными и 450 тыс. пленными. Русские войска продвинулись вперёд на 30–100 км по всей ширине 450 километрового фронта.

Главной фишкой Брусиловского наступления было то, что удар наносился одновременно всеми четырьмя армиями фронта. По словам Брусилова, Ставка считала эту идею слишком рискованной. Начштаба Верховного главнокомандующего Михаил Алексеев предлагал «устроить лишь один ударный участок, как это уже выработано практикой настоящей войны». Но Брусилов настоял на своём: «Я очень хорошо знал, что в случае моей уступчивости… этот удар несомненно окончится неудачей, так как противник непременно его обнаружит и сосредоточит сильные резервы для контрудара, как во всех предыдущих случаях».

Бывший главнокомандующий Юго-Западным фронтом признаёт, правда, что никаких стратегических результатов эта операция не дала, но вину за это возлагает на Ставку, а также на командующих Западным и Северным фронтами, не поддержавших его усилия. Тем не менее, по мнению Брусилова, «вся Россия ликовала», узнавая об успехах его армий.

Некоторые нынешние историки считают брусиловскую оценку слишком скромной. «После окончания наступления Юго-Западного фронта перспективы стран Антанты на победоносное окончание войны обрели реальную почву, — полагает, например, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН Сергей Базанов. — Брусиловский прорыв показал великолепный образец выхода из «позиционного тупика», дал мощный импульс успеху союзников на западноевропейском театре военных действий». Согласно довольно распространённой точке зрения, Брусилов нанёс «смертельную рану» Австро-Венгрии, а то и всем центральным державам. Мол, Россия и её союзники находились в одном шаге от победы.

Однако такое представление совершенно не вяжется с настроением, охватившим армию и тыл поздней осенью 1916-го, в момент, когда наступление завершилось. Вместо победной эйфории царили уныние и усиливающееся недовольство властями предержащими. 1 (14) ноября депутат и лидер партии кадетов Павел Милюков произнёс с трибуны Думы свою знаменитую речь, в которой заявил о потере обществом «веры в то, что эта власть может нас привести к победе». Мало того, лидер кадетов фактически открытым текстом предъявил правительству подозрение в национальной измене. Именно с этого выступления большинство историков ведут отчёт событий Февральской революции.

Милюков, правда, не затруднил себя ни малейшими доказательствами, но этого от него никто и не требовал. «Речь Милюкова была грубовата, но сильная, — описывал свои впечатления от этой филиппики Василий Шульгин — один из лидеров думских «правых». — А главное, она совершенно соответствует настроению России».