Трагический рейс

Этой ночью нашим убежищем, если это слово еще уместно, служит ящик, который мы перетащили на более сухую сторону плота, Маленькие волны весело пробегают под скамьей и, поскольку плот медленно вращается, разбиваются о наше сиденье, окатывая бедра и ноги. Окоченев, мы не спим. Прижимаемся друг к другу под брезентом, пытаемся по высоте луны определить медленный ход времени. На этой широте длина дня и ночи одинакова, и кажется, что ночная тьма никогда не рассеется. Язвы на ногах Жозе всегда больше болят ночью, неизвестно почему... От боли она стиснула зубы и не в силах сдержать слезы.

20 Спасены!

Из дневника Жозе

«Пятница 31 марта. Занимается новая заря. Плот незаметно еще больше погрузился в воду. Чтобы не промокли вещи в ящике, Анри возвращается на скамью и садится на тот ее конец, который на 10 сантиметров ушел под воду. Другой уже давно погрузился. Доставая книги, с огорчением обнаруживаем, что все уже промокло. Выпиваем нашу утреннюю чашку воды и раздеваемся, чтобы просушить одежду... Солнце обжигает кожу, блеск моря ослепляет, огненный круг сомкнулся вокруг нас, и только на горизонте протянулись две маленькие пунктирные линии. Вероятно, это острова Батерст и Мелвилл. Но сегодня нам не удается согреться. Кожа может поджариться, но изнутри мы промерзли до костей. Я улыбаюсь Анри и говорю:

— Мы непременно встретим судно, только вот доставит ли оно нас в Дарвин?

— Такой удачи не случится, — вздыхает Анри. — Скорее оно будет идти в Индонезию.

Но я не хочу возвращаться в Индонезию, так как мечтаю о чашке чаю, о паре яиц всмятку и о ломтике хлеба с маслом. А в Джакарте все это трудно достать!

— Ты слишком привередлива, — смеется Анри. — Меня устроит мисочка риса, только бы мне ее предложили! Нет, я мечтаю не об обеде, а о хорошей, сухой кровати, на которой можно поспать две недели!

— Как, ты не будешь есть?!

— Пожалуй, нет. Больше всего на свете мне хочется быть сухим. Кажется, никогда в жизни не выйду больше на улицу под дождь.

— Послушай, — говорю я, — если нас спасут, это будет чудом. Не правда ли?

— Да, — отвечает Анри, став серьезным. — Ведь нам предстоит пройти более 10 дней, чтобы добраться до судоходных путей. Ты же видишь, что мы продвигаемся с трудом и находимся очень далеко от них. Не уверен, продержится ли плот и выдержим ли мы сами так долго. Если разразится сильный шторм, мы пойдем ко дну или по меньшей мере окажемся в воде по горло...

— Если должно произойти чудо, то почему же не в полной мере, с больничной койкой в Дарвине, настоящими бинтами на ногах, чаем и яйцами всмятку?

— Действительно, почему бы и нет!

Но Анри даже не в состоянии улыбнуться в ответ на мою упорную надежду. С беспредельным состраданием он продолжает:

— Не бойся утонуть, если я не смогу выполнить свою клятву... Я возьму тебя на руки, тебе не будет больно. В детстве я чуть было не утонул: меня вытащили в бессознательном состоянии. Но я очень хорошо все помню: несколько секунд страха, удушья, и наступает безмятежная легкость, какое-то блаженное состояние, словно погружаешься в сон...

— Хорошо, — говорю я в ответ. И думаю: «В его руках смерть, быть может, не так страшна». Но хотя я и примиряюсь в душе с этой мыслью, внутренний голос шепчет, протестуя: «Мы не умрем!» Знаю, это глупо, но не могу мыслить по-иному. Я убеждена: мы будем спасены.

— Анри, помнишь, когда мы вышли из болота, с трудом вырвавшись из кошмара, ты сказал мне: «Я убежден, что мы будем спасены, но прежде нам нужно пройти через еще более страшное испытание».

— Да, но почему ты об этом спрашиваешь?

— Знаешь, у меня теперь такое же чувство!

И снова начинаются наши вечные дискуссии о смысле жизни. Почему все это должно было произойти именно с нами? Ведь так трудно согласиться с тем, что мы жили и страдали, для того чтобы понапрасну умереть. Когда я напоминаю об этом Анри, он смотрит на меня скептически.

— Я совсем не помню всех этих разговоров. Но ты, должно быть, права. То, что мы сейчас переживаем, гораздо хуже болота, где мы могли еще активно бороться. Здесь мы способны лишь на пассивное ожидание.

— И все же мы это преодолеем, любимый!

Наступает молчание. Не могу больше читать, ослабели глаза. Надеюсь на спасение и в то же время примиряюсь с мыслью о смерти.

— Как я люблю тебя, дорогая!.. — говорит Анри, приподнимая голову.

— И я люблю тебя.

Мы давно это знаем, но наше чувство так сильно, что хочется о нем говорить, и от этого становится легче.