Трагикомедия бродяги любви

– Генриетта, милая, ты так решительно говоришь, потому что не знаешь, каково живётся нелюбимому брошенному ребёнку! Мне уже двадцать три года, а всё равно не могу забыть и понять их поведение, чем я был хуже других? Ну, чем?! Я помню то ужасное состояние, когда утром рано скорее встаёшь раньше всех в семье, чтобы всё сделать, угодить родителям, варишь на всех этой картошки, а потом отец уходил в загулы, мать даст приказания, что нужно сделать за день, и исчезала. И никогда не знаешь, придёт она сегодня ужином и ночевать, или будешь ложиться на голодный желудок, а иногда не приходила по два-три дня. И разрешат ли тебе сесть за ужин с братьями и сёстрами, или опять будешь обделён. А я становился в доме за слугу, слабенький мальчишечка одиннадцати лет варил младшим братикам и сестрёнкам кашу, таскал этот тяжёлый для ребёнка медный таз, чтобы постирать вещи, подметал полы. И ещё ухитрялся уроки выучить! Это я так просто хотел добиться внимания родителей, их любви. Мне казалось, что они не общаются со мной из-за того, что я как-то не так веду себя, в чём-то виноват перед ними, что я могу заслужить их любовь, если буду хорошим сыном, если угожу им. А родители просто пользовались любовью своего ребёнка, делая из меня бесплатного слугу. Конечно сейчас, взрослым, я понимаю, что зря пытался найти изъяны в себе, что проблемы были не у меня, а у родителей, как мне и говорили другие взрослые в округе, соседи добрые, например. Что это они неблагополучные, нищие, погрязшие из-за пьянства и любви к азартным играм Джузеппе в долгах. А я лишний рот, потому что, во-первых, старший из шестерых, а во-вторых, я рождён в браке, а братья и сёстры были рождены матерью от любовников, и её мужчины хоть какие-то деньги давали ей на своих внебрачных детей, а я получался отщепенцем в семье. А что было взять с матери моей, Дзанетты, если муж всё пропивает, она без образования в мелком театре не могла толком заработать, обеспечить всю семью? Только быть куртизанкой. Как видишь, я не далеко от матери ушёл. Нет, ну а кем я должен был вырасти, если со мной родители толком не общались, отец почти всегда выпивший, а мать только приказы отдавала, кричала, если что не по её, да смеялась надо мной, что из такой «бестолочи путный человек никак не выйдет»! Словно просто отыгрывалась на мне за сою тяжёлую судьбу! Словно вообще не умела любить! А я, тогда, ребёнком терпеливо молчал, всё выполнял, скрывал слёзы и верил, что они меня ещё полюбят. Я ведь любил родителей, я мечтал получить их внимание, одобрение, то, чего хочет любой ребёнок. А потом, в одиннадцать лет, они отдали меня меценату на обучение, аббату Гоцци и навсегда забыли обо мне. Для меня это было главное разочарование в жизни. Быть может, они думали, что у мецената мне будет лучше, что я получу образование, но всё равно! Ребёнок не хочет терять родителей в любом случае, ему будет легче с родителями, чем с чужим человеком, пусть даже очень образованным! А дальше всё пошло ещё хуже, чем в детстве! Первые три года я блаженствовал, живя у Гоцци, он мне успел дать много полезных знаний и навыков, я блестяще справлялся со сложнейшими науками, и математикой, и латынью, и физикой, химией, биологией, медициной, и этикетом, танцами, историей, литературой, это не полный список. И я был счастлив, что у меня получается их освоить, а Гоцци благосклонно хвалил меня, дарил подарки, как самому трудолюбивому ученику, наряжал, как мальчика из благородного семейства. Я радовался каждой его похвале, мне казалось, что вот чуть-чуть я постараюсь больше, ещё больше выражу свою благодарность, проявлю усердие в учёбе, и что мы перестанем быть друг для друга просто добрый снисходительный учитель и благодарный ученик, что Гоцци сможет полюбить меня, как сына, и заменит мне родителей-предателей. В отроческие четырнадцать лет я верил, что это возможно. Но как же это было наивно! До чего же глупо было ждать любви от чужого человека! Всё испортилось в один день. Ты, милая, помнишь, что я упоминал, что Гоцци выгнал меня на улицу в четырнадцать лет из-за неприличного инцидента с его сводной младшей сестрой Гертрудой, девицей двадцати лет, но я не рассказал, что именно случилось, потому что я не доверяю эту историю никому, кроме тебя и моего лучшего друга Ромео. Дело в том, что я был в четырнадцать лет очень милым отроком, настоящий ангелочек с полотна Борчителли, и, естественно, в сознании сама невинность ещё. И, естественно ещё не помышлял о противоположном поле. Генриетта, вспомни себя в четырнадцать лет, разве тебя, девчонку мог бы заинтересовать юноша, да ещё не сверстник, а молодой мужчина значительно старше тебя? Нет, конечно. И я не знаю, чем рассуждала Гертруда, хотя есть у меня подозрение, что ничем она не рассуждала, а не в себе была и плачет по ней жёлтый дом. Просто сначала она долгое время всегда поджидала, когда я пойду после уроков в сад на прогулку отдыхать, пряталась за клеткой с голубями и любовалась. А я и не подозревал, какое мне дело, чем молодая госпожа занята в саду?.. Это я сейчас понимаю, что она меня специально караулила, потом, в один день, когда Гоцци надолго уехал из имения, она пришла ко мне с домогательствами! Конечно, кому-то может показаться странным мой рассказ, а ты сравни худенького мальчишку-отрока и здоровую девицу-гренадёра, которая, мало того, что на шесть лет старше, так ещё высокая, да полная, как схватила двумя руками! Какое тут сопротивляться! Я, будучи мальчиком, до дрожи напугался и выполнял все её указания в постели, боялся тогда даже не сколько её физического превосходства, сколько то, что она шантажировала меня, что если я не отдамся ей, она подстроит всё так, наклевещет на меня, что Гоцци прогонит меня на улицу, а я боялся, конечно, оказаться бездомным, я ещё не закончил образование, я не был в состоянии самостоятельно обеспечивать себя, и её взгляд… полный такой нездоровой страсти, агрессии, как у хищницы, будто она, и впрямь, больная была. Вот и терпел вынужденно этот роман на четыре месяца. И каждый день, каждый день все четыре месяца письмо домой с одинаковыми словами: «Мама, папа, мне здесь очень плохо, у меня случилась беда, мне страшно больно, заберите меня, пожалуйста, домой!», и ни одной строчки в ответ. Ни одной! И я остался со своей бедой, с этим бесчестьем от Гертруды один на один. А Гоцци было всё равно, я зря питал надежды на его любовь. Ведь после первого раза я на нервной почве слёг с лихорадкой. Он же позвал врача…, и мне сейчас, как взрослому человеку не понятно, как они не заметили, что у меня отняли сегодня честь. Это надо быть слепым, чтобы не заметить синяки, когда я перед врачом снял рубашку, у меня все плечи синяками и ссадинами от рук Гертруды покрылись, тот красивый наряд, в котором я был днём, был порван, все кружева у рубашки в порыве страсти она порвала! Как такое не заметить? Почему не спросить? Мне кажется, просто Гоцци не хотел замечать этого, ему удобней было скрыть позор своей сестры, чем беспокоиться за меня! А я в том возрасте был запуганный замкнутый отрок, у которого не хватило силы духа самому жаловаться Гоцци. Когда же спустя четыре месяца он застал нас в спальне Гертруды на пикантном моменте, он просто выпорол сестру. А меня, якобы причину своего позора, обвинил в неблагодарности и лжи и выставил на улицу, не разобравшись, что творила за его спиной Гертруда со мной, что я не только не виновный, а пострадавший. И выгнал, его липовая любовь быстро сменилась гневом. А потом… холод и голод в театре господина Бруни и ночёвка под мостом, а дальше ненавистная работа куртизаном в юные шестнадцать лет и муки совести, стыд и тайком от всех слёзы, пока за два года немножко привык к статусу жигало. Куда я только не пробовал бежать от своего позора. Но всё напрасно! Вот, и превратил себя в двадцать три года из молодого человека в зрелого бывалого мужчину и обновился, зажил полноценной жизнью, милая моя Генриетта ненаглядная, только рядом с тобой! Ты мне показала радость и красоту жизни, потому что ты сама многогранна и прекрасна, как жизнь! И сейчас я не от них сбежал, когда мы увидели бедные районы, я от всего этого хвоста бесконечных страданий бежал! Вот, что может иногда скрывать красивая венецианская маска беспринципного куртизана и наглого альфонса…