Трагикомические новеллы

Испанский двор был сильно забрызган грязью, так как находился в Вальядолиде, где бываешь, по выражению одного знаменитого испанского поэта, забрызган грязью по меньшей мере в такой же степени, как в Париже; и вот в одну из самых холодных ночей очень холодной зимы, в час, когда в большинстве монастырей звонили к утрене, один молодой дворянин, по имени дон Гарсиа, вышел из дома, где он провел вечер за беседой или за игрой. Он повернул на ту улицу, где находилась его квартира, и хотя ночь была очень темной из-за туч, покрывавших небо, он не имел факела, потому ли, что его слуга этот факел потерял, или потому, что сам он мог обходиться без такового, как вдруг из какой-то внезапно распахнувшейся двери был с силой вышвырнут человек, выброшенный столь стремительно, что упал у ног дона Гарсиа на противоположной стороне улицы, где тот как раз находился. Если дон Гарсиа уже был удивлен столь необыкновенным приключением, то еще больше он удивился, когда собрался протянуть руку особе, подвергшейся такому дурному обращению, и заметил, что она была в одной рубашке, причем услышал, как она вздыхает и жалуется, не делая ни малейших усилий подняться. Не сомневаясь больше, что при падении она была ранена, дон Гарсиа с помощью подбежавшего слуги поставил ее на ноги и спросил, чем он может быть ей полезен.

— Вы можете спасти мне жизнь и честь, — отвечала неизвестная особа голосом, прерывавшимся от рыданий и убедившим его, что то была женщина. — Заклинаю вас вашим благородством, — прибавила она, — которое заставило вас оказать мне помощь в беде: скройте меня в каком угодно месте, лишь бы оно было известно только вам и тем, в чьей верности вы уверены.

Дон Гарсиа прикрыл ее своим плащом, приказал слуге помочь ей идти, поддерживая ее с одной стороны, как он сам ее поддерживал с другой, и вскоре добрался до двери своего жилища, где спали уже все, за исключением одной служанки, которая открыла им дверь, осыпая яростными проклятиями всех, кто заставил ее бодрствовать до такого позднего часа. Слуга в ответ просто задул ее свечу, и пока она искала огня, бормоча сотни ругательств, дон Гарсиа отвел, или, вернее, отнес в свою комнату на втором этаже сокрушенную даму, с величайшим трудом державшуюся на ногах. Слуга принес огня, и дон Гарсиа увидел одну из красивейших женщин Испании, возбудившую в нем одновременно и любовь и жалость. Волосы ее были блестящего черного цвета, словно агат; цвет ее лица — цвет лилий и роз; ее глаза — по меньшей мере два солнца; ее шея и грудь — вне всякого сравнения; ее руки — удивительны; кисти ее рук — еще удивительнее, чем самые руки, и фигура ее — как у королевы, какую только можно было бы себе пожелать. Но черные эти волосы были в беспорядке; этот блистательный цвет лица потускнел; эти сияющие глаза были полны слез; эта несравненная грудь была истерзана; эти плечи и руки были в плачевном состоянии; наконец, это прекрасное тело, столь превосходно сложенное, было все покрыто черными и кровавыми ссадинами, словно от ударов ремнем, перевязью или чем-нибудь столь же жестким.

Если дон Гарсиа был восхищен лицезрением столь прекрасной особы, то сама эта прекрасная особа была очень смущена, когда увидела себя в том состоянии, в каком она находилась, во власти неизвестного, которому не было на вид и двадцати пяти лет. Тот заметил это и сделал все возможнее, пытаясь доказать ей, что ей не следовало ничего спасаться со стороны дворянина, который считал бы себя счастливым, если бы мог умереть за нее.

Между тем слуга развел небольшой огонь на жаровне с углями; в Испании существует только такой способ отопления, и не подлежит сомнению, что это способ плохой. Слуга постлал чистые простыни — или должен был постлать их — на постели своего господина, а тот, пожелав даме спокойной ночи, предоставил ей распоряжаться своей комнатой, заперев за нею дверь двумя поворотами ключа, сам же пошел ночевать, — не знаю, под каким предлогом, — к одному дворянину, своему приятелю, проживавшему в той же квартире. Вероятно, он спал лучше, чем его гостья, которая всю ночь не переставала плакать.

Настал день, и дон Гарсиа принарядился и приукрасился, как только мог. Он приложил ухо к двери своей комнаты и, услышав, как бедная дама все еще убивается, без всяких стеснений вошел к ней. Лишь только она увидела его, горе ее возобновилось с новой силой.