Трамвай и немного странно

Неисповедимы пути мысли писательской! Никогда не знаешь, что нового она тебе преподнесет и из чего родится твое очередное произведение. Вот, например, недавно читал журнал. Сначала все шло честь по чести: произведения заглатывались строчка за строчкой, страничка за страничкой до тех пор, пока я потихонечку не подобрался к рассказу Сергея Главаткого “Лотерея”. И все бы ничего, да только с седьмого абзаца сюжет вдруг раздвоился: одну линию развития событий я считывал с листа, а другая проигрывалась у меня в голове, стояла перед глазами и переливалась всеми красками жизни. Скажите, что мне оставалось делать, кроме как выплеснуть на бумагу то, что пронеслось перед моим взором в считанные минуты?

* * *

– Вот мне и исполнилось сорок три года, – именно так думал Крохúн, бесцельно бродя по жарким, пыльным и по-праздничному многолюдным улицам родного города, заткнув кулаками карманы потертых джинсов. Конечно, он думал не только об этом. Были в его мыслях и семья, и работа, и критика действий правительства, и неодобрение жизненной позиции сослуживцев, назревшее в связи с недавними выборами. Много чего успевал он передумать, рассекая своим не лишенной зрелой массивности телом толпы праздно гуляющего народа, но к мысли о возрасте возвращался чаще всего.

– Вот мне и исполнилось сорок три года, – хмыкнул про себя наш герой, смяв при этом попавшую ему на пути стайку веселящейся молодежи. – Веселятся! Правильно, у них еще все впереди. Черные полосы еще только поджидают их на жизненном пути. А у меня давно идет сплошная и беспросветная черная полоса, все хорошее уже в прошлом. Жизнь, можно сказать, прожита и впереди меня ждет череда многочисленных разочарований и горьких страданий, – Крохин, повинуясь многолетней привычке, взметнул руку вверх, дабы поправить челку, но наткнувшись на гладкую загорелую лысину, вспомнил, что его дивные вихры, сводившие с ума женщин, давно там, где и беззаботная молодость. Пригладил несуществующие волосы, чтобы жест не пропал даром, и вдруг резко отдернул пятерню, будто что-то ее жгло. – Вот я уже и лыс, – выражение гадливости пересекло его полные губы, еще сильнее выделяя и без того резко прочерченные морщины в уголках рта. Только сейчас Крохин осознал в полной мере этот давно свершившийся факт.

– Угораздило же меня родиться 9 мая! – Чужое веселье раздражало, пестрое убранство улиц резало глаза, воздух был липким и душным настолько, что приклеивал рубашку к позвоночнику. – Который год я чужой на этом празднике жизни, – горькая усмешка не сходила с губ Крохина. – Да что ж это такое! Невозможно уединиться в собственный день рождения, – возмущение нахлынуло следом за молодым человеком, не сумевшим избежать столкновения с плечом брюзги средних лет. – У него еще хватает наглости извиняться! Будь я помоложе… уж ты бы выбрал тон повежливей, я б тому поспособствовал, – Крохин продолжал сверлить взглядом быстро удаляющуюся спину своего обидчика. – А сам ведь меня даже и не заметил! Все машинально: врезался машинально, извинился машинально, так же машинально отдавил ногу, сбил машиной, инстинктивно извинился, тут же забыл и дальше помчался по своим делам.

Крохин вдруг понял, что прохожие странно на него поглядывают, и догадался, что бурчит вслух.

– Сволочи! Довели! Сам с собой разговаривать начал! Совсем ничего у меня не осталось. Даже я – уже не я! Толстый и лысый маразматик. Ну что еще может быть омерзительней! Бежать! Бежать без оглядки! Подальше от этих каменных коробок, от груд стекла, металла и пластика, от этих тошнотворных запахов выхлопных газов и разогретого асфальта, пристающего к подошвам, – Крохин резко остановился. Тут же ему в спину врезался паренек на роликах. Не глядя, он наградил его подзатыльником.

– Бежать! – Крохин передразнил самого себя. – А куда? Сегодня даже в лесу полно гуляющих: шашлыки, водочка, песни, веселье. Дома родственники празднуют. Одна половина, наверное, уже мордами в салатах лежит, а вторая у нее требует признания в уважении. Да что это я? От них еще можно сбежать, – злой взгляд уперся в веселые островки полноценно отдыхающих людей. – А от себя куда убежишь? – горькая усмешка не хотела покидать лица. – И главное, ничего уже не изменить. Был бы молодой… А сейчас я человек сформировавшийся – всего, о чем мечтал, достиг. Семья: жена, дети (мальчик и… мальчик), телевизор, газета, ничего не значащая болтовня каждый вечер. Работа: должность, звание (кандидат наук как-никак), зарплата, ежедневная надоевшая до невозможности суета и полное отсутствие новых идей. Шел в науку, чтобы двигать ее вперед и вверх, а на самом деле все силы уходят на то, чтобы оставаться на месте. Надоело. Все приелось, набило оскомину. На десять лет пережил Христа, а толку – кот наплакал: как говорится, ни учения, ни учеников. И… не жизнь, а маниловщина какая-то! Разве что не такая слащавая. До чего же я докатился! Надо бы что-то сделать, но… нет ни сил, ни желания, ни, главное, идей о том, что именно сделать.