Открытость городских систем внешнему миру является прямым следствием постоянной циркуляции. Сети - это продукт человеческих действий, они не имеют "объективного" существования. Поэтому и историки должны стараться рассматривать их с точки зрения их создателей и пользователей. Сети перестраиваются и внутри: отношения между их различными узлами - городами - постоянно меняются. Если какой-то город стагнирует или "приходит в упадок", то это также должно оцениваться в контексте городской системы, частью которой он является. Городские системы часто демонстрируют значительную устойчивость к изменениям: так, за последние полтора столетия в Европе ни один совершенно новый город не вырвался в лидеры. Бывает и так, что общий уровень урбанизации остается неизменным, хотя внутри системы происходят тектонические сдвиги; сокращение и утрата функций одним городом может компенсироваться ростом в других. В Индии многие ностальгически оплакивают упадок старых резиденций, не замечая, что экономическая и, в некоторой степени, культурная динамика часто переходит к небольшим рыночным городам, занимающим более низкую ступень в иерархии функций и престижа. Новые модели могут, как бы, возникать в тени за "официальной" городской географией.
Города, доминирующие в обеих моделях, т.е. функционирующие и как важные узлы горизонтальных сетей, и как вершины вертикальных иерархий, могут быть названы "мегаполисами". Кроме того, мегаполис - это крупный город, который (1) дает широкое признание определенной культуре, (2) контролирует обширную внутреннюю территорию и (3) привлекает большое количество людей из других регионов для проживания в нем. Если, кроме того, мегаполис является частью глобальной сети, то он заслуживает звания "мирового города". Существовали ли "мировые города" в эпоху раннего модерна и в XIX веке? Ответить на этот вопрос сложно, поскольку в современном обиходе этот термин имеет несколько значений. Было бы тавтологично и слишком просто определить их как города "фактического или потенциального мирового значения"; первым "мировым городом" по этому критерию можно было бы считать Урук в древнем Шумере. Фернан Бродель определяет мировой город более точно - как город, который доминирует в своей собственной ограниченной "мировой экономике", как это на некоторое время сделали Венеция или Амстердам. Только в XIX веке, по его мнению, в единственном экземпляре возник город-гегемон глобального масштаба: Лондон. После 1920 года его место занял Нью-Йорк. Однако это тоже очень упрощенный взгляд на вещи: если в XIX веке и существовало что-то похожее на "культурную столицу мира", то это был Париж, а не Лондон, причем около 1800 г. сильную конкуренцию ему составила Вена, а около 1900 г. (которая практически не имела веса в мировой торговле и финансах). Переход от Лондона к Нью-Йорку также не был настолько аккуратным, чтобы его можно было датировать точным годом; Лондон оставался сердцем мировой империи и сохранил свое центральное финансовое положение даже после того, как его относительное значение в торговле и промышленности уменьшилось.
Сегодня принято говорить о "мировых городах" или "глобальных городах" во множественном числе, подразумевая, что глобальный город - это один из нескольких "глобальных игроков" с национальными корнями, а не один очень влиятельный мегаполис или сердце великой империи. Они являются частью глобальной системы, в которой связи между мировыми городами в разных странах сильнее, чем их интеграция с национальной или имперской глубиной. Такая оторванность от территориальной основы возможна только благодаря современным информационно-коммуникационным технологиям. Многие параметры, позволяющие говорить о месте города в глобальной иерархии, впервые сформировались в конце XIX века: например, наличие транснациональных корпораций со своей внутренней иерархией штаб-квартир и филиалов, международных организаций, включение в глобальные медиасети.