Трансформация мира. История XIX века

В XIX веке - и это было новым - география роста колониальных городов, если рассматривать ее на международном уровне, стала подчиняться законам рынка в большей степени, чем политическим установкам. До 1840-х годов многие зарубежные торговые отношения в Британской империи регулировались законами о навигации, согласно которым, в частности, производитель экспортной продукции, например Ямайка, в обмен на монополию на британский рынок должен был получать импорт из Соединенного Королевства. Эти законы были острым оружием в соперничестве между европейскими торговыми империями и стали одной из причин того, что в XVIII веке влияние Амстердама в мировой экономике стало уступать влиянию Лондона. Ровно в то же время, когда перестали действовать Навигационные законы, под давлением Великобритании в Китае были прекращены монопольные привилегии Кантона как перевалочного порта для всей заморской торговли с Европой. Подобные меркантилистские правила, совершенно независимо друг от друга в Азии, Европе и ее колониях, прямо или косвенно приводили к предпочтению одних городов и препятствовали развитию других. Зависимости, возникшие в ранний период Нового времени, продолжали функционировать в последующие века как уже сложившиеся структурные факты. Но начиная с 1840-х годов глобальное навязывание свободной торговли и свободного передвижения людей усилило рыночные (негосударственные) черты меняющихся городских систем.

 

Сети и концентраторы

Городские системы могут быть представлены в двух вариантах - вертикальном и горизонтальном. На вертикальной плоскости иерархия поселений по размеру выстраивается в виде пирамиды, с более короткими или более длинными ступенями, от множества деревень внизу до центральной точки наверху. В горизонтальной плоскости речь идет об отношениях между городами, а значит, и о сетях, в которые они включены и в развитие и функционирование которых они вносят свой вклад. Если первая модель может быть представлена как структура подчинения и подчиненности, то вторая - как взаимодействие между городским центром и его периферией или другим подобным городским центром. Чем дальше вверх по иерархии, тем легче увязать эти две модели между собой, поскольку многие города, особенно крупные, имеют интенсивные вертикальные и горизонтальные связи. Модель горизонтальных связей более продуктивна для глобально-исторического подхода: она делает больший акцент на городах как узловых точках, чем на их доминирующем положении в рамках региональной иерархии, обращая наше внимание на то, что контроль над непосредственной внутренней территорией может быть гораздо менее важен для города, чем контроль над удаленными рынками или источниками поставок. Так, например, текстильные города Ланкашира имели как минимум такие же тесные связи с российскими черноморскими портами, снабжавшими их зерном, или с хлопковыми латифундиями Египта, как и с внутренними районами графства Саффолк. Подобная экономическая топография, невидимая на обычных картах, имела и политические последствия. Для таких городов, как Манчестер или Брэдфорд, последствия Гражданской войны в Америке были гораздо более непосредственными, чем последствия революций 1848/49 гг. в соседней континентальной Европе. Но города также были включены в более широкий контекст в пределах одной страны. Города, пережившие бум промышленной революции, могли самостоятельно решать задачи производства, закупки сырья и сбыта, но они все равно зависели от политических и финансовых решений, принимаемых в Лондоне.

Сетевой подход имеет еще одно преимущество - он позволяет прояснить процесс формирования городов на периферии. Многие новые города XIX века не столько вырастали из своего сельского окружения, сколько расширялись благодаря своей привлекательности для внешних заинтересованных сторон. Это относится не только к многочисленным городам колоний и американского Запада, но и к Дар-эс-Саламу, который в конце 1860-х годов, еще до колониального периода, был создан султаном Занзибара Сейидом Маджидом ex nihilo как конечный пункт караванной торговли , и к быстро возникающим мегаполисам, таким как Бейрут. В начале века население Бейрута составляло всего 6 тыс. человек, а к концу - уже более 100 тыс. Его рост был бы невозможен без старой городской традиции Сирии, но реальной движущей силой стало общее оживление средиземноморской торговли, зародившейся в Европе.