Трансформация мира. История XIX века

Наиболее известным примером такого однофункционального мегаполиса является Манчестер, который такие наблюдатели, как Чарльз Диккенс, Фридрих Энгельс и Алексис де Токвиль, рассматривали как аппарат для превращения цивилизации в варварство. Здесь новая концентрация промышленности и приток рабочей силы опережали возможное развитие инфраструктуры. Население Бирмингема с 1800 по 1850 г. выросло более чем в три раза - с 71 тыс. до 230 тыс. человек, в то время как население Манчестера за тот же период увеличилось с 81 тыс. до 400 тыс. человек, а портового города Ливерпуля - с 76 тыс. до 422 тыс. человек. Манчестер и подобные ему города шокировали людей того времени своей грязью, шумом и запахами, а также отсутствием четкой городской формы; они росли очень быстро, без институтов и отличительных черт, которые считались необходимыми для города. Экономическая функциональность сама создавала пространства и социальную среду, тогда как раньше никому не пришло бы в голову рассматривать экономику как конечную основу городской жизни. Это отразилось и в архитектуре, поскольку фабрику нельзя было плавно вписать в общий дизайн. В таких городах акцент в градостроительстве сместился с комплексного проектирования на решение локальных задач. Фабрики, местоположение которых выбиралось исключительно для получения максимальной прибыли, неизбежно оказывали центробежное воздействие, в то время как европейский город традиционно всегда стремился застраивать центр города. Возможно, причина того, что новые ратуши, от Манчестера и Лидса до Гамбурга и Вены, были гораздо больше своих предшественников раннего модерна, заключается в том, что ответственные за их создание хотели сбалансировать символику столицы (а в Вене - суда) с символом общественного духа.

Безусловно, манчестерская модель не была единственно возможным вариантом связи между промышленностью и городом. Например, Бирмингем, как признал Токвиль после посещения обоих городов, использовал другую формулу, соответствующую его более диверсифицированной экономической структуре, а Манчестер не был столь типичным, как утверждал вскоре после этого молодой Фридрих Энгельс. Рурская область тоже возникла на основе чистого сочетания экономических факторов, но нашла совсем другие решения. Рецепт успеха был найден в тот момент, когда соединились четыре элемента: добыча угля, технология производства кокса, железная дорога и приток рабочей силы с дальнего востока. Однако поначалу в Рурской долине не было никаких городских структур, только разросшиеся рабочие поселки с населением до 100 тыс. человек, которые поначалу имели юридический статус деревень. На протяжении всего XIX века в Руре не сформировалось единого городского ядра. Это был ранний пример "конурбации", многополярного городского пространства, столь же радикально нового в своем роде, как и концентрированный промышленный город манчестерского типа.

Сегодня некоторые историки сомневаются, что даже Манчестер соответствовал стереотипу чисто промышленного города, перемалывающего население. Они подчеркивают, что его ранняя экономика была гораздо более разнообразной, чем можно было бы предположить, сосредоточившись исключительно на хлопчатобумажной промышленности. Манчестер также был частью городской системы и системы разделения труда, которая со временем охватила всю центральную Англию. Крупные промышленные города могли продолжать развиваться только в том случае, если они играли свою особую роль в таких системах и если им удавалось организовать свое включение в различные среды - от непосредственной близости до мирового рынка. Промышленники - как поколение первопроходцев, так и те, кто пришел позже, - были не просто раболепствующими хозяевами фабрик; они должны были формировать "сети", помнить как о технологическом прогрессе, так и об общей экономической и политической ситуации, заботиться о коллективном представлении своих интересов.

Поэтому промышленный город не следует рассматривать только с точки зрения завода. По крайней мере, в крупных городах, где не доминировала горстка предприятий, сформировался культурный климат, в котором были возможны инновации. Такие города, как Манчестер, Бирмингем и Лидс, смогли подняться над хаосом промышленного взлета и в значительной степени опираться на собственные ресурсы гражданского участия. Они улучшили общественную инфраструктуру, основали музеи и муниципальные университеты (в отличие от средневековых Оксфорда и Кембриджа), украсили свои центры престижными зданиями - прежде всего, театром и великолепной ратушей, в которой гигантский орган занимал почетное место в главном зале собраний. Спектр поселений, сформированных промышленностью, был очень широк. Он включал в себя не только примитивные бараки (как в России и Японии), где условия были не хуже, чем в трущобах крупных промышленных городов, но и образцовые примеры предпринимательского патриархата, когда владелец фабрики жил рядом со своим заводом и обеспечивал сносные условия труда и жилья для своих рабочих.