Трансформация мира. История XIX века

В-пятых, все формы российской экспансии XVIII-XIX вв. были крайне идеологизированы. Публичная риторика США в отношении индейцев также проходила через фазы, когда задача их "цивилизации" представлялась либо бесполезной, либо важной для человечества. Но фантазии на востоке царской империи были гораздо более экстравагантными; нигде за всю историю европейской экспансии "цивилизаторская миссия" не воспринималась так серьезно. Поскольку многие русские в то время считали, что цивилизация должна следовать в основном за колонизацией, появились интерпретации истории - например, у влиятельного московского историка Сергея Михайловича Соловьева, - которые во многом предвосхитили пограничный тезис Фредерика Джексона Тернера. В начале XIX века стало распространяться мнение, что Россия должна действовать в Азии от имени прогрессивной Европы. Пространство между Арктикой и Кавказом представлялось тем местом, где просвещенная российская верхушка могла проявить себя в качестве проводника европейской цивилизации; завоевание и колонизация шли, как бы оглядываясь через плечо на Западную Европу. В то же время предполагалось дистанцировать Россию от всех дурно известных аспектов колониализма и империализма; действительно, российские и советские историки всегда уклонялись от признания имперского характера российской политики. Это стыдливое стремление замаскировать реальность, в чем-то схожее с американским нежеланием признавать колониальную сторону экспансии США, находит отклик в любимых разговорах об "ассимиляции" нерусских регионов и их жителей. Но - и это еще одно важное отличие - если у Тернера фронтир означал поворот от Европы и рождение американского пионера, то Соловьев и его последователи продолжали считать Западную Европу мерилом всех вещей. Предполагалось, что европеизация России будет идти дальше, в виде русификации других национальностей внутри империи.

Американская концепция "дикой природы", по-видимому, не сыграла в России большой роли. С другой стороны, особенно высокая степень идеологизации была достигнута, когда экспансия была облечена в форму борьбы с исламом. Пропагандисты, ориентированные на философию истории, утверждали, что "исторический упадок" христианства по отношению к исламу может и должен быть обращен вспять. Археологи отправились на поиски "чистых" (т.е. доисламских) культурных форм на завоеванной периферии. Ислам дискурсивно определялся как иноземный импорт, а христианские форпосты, такие как Грузия, включались в Божий план спасения; очищающий эффект пограничного опыта должен был помочь русским. Точно так же после 1830 г., отчасти для того, чтобы защитить свои центральные районы от еретической заразы, российское государство предпочитало заселять периферию религиозными диссидентами - например, старообрядцами, чьи убеждения отдаляли их от православной церкви с середины XVII века. К 1890-м годам гетеродоксы составляли подавляющее большинство этнических русских в Закавказье. Однако, как обычно, имперский дискурс был пронизан противоречиями. Те же исламские боевики, которых в Дагестане демонизировали как врагов христианской цивилизации, в другом контексте могли предстать в образе горских воинов или "благородных дикарей". Подобные романтико-ориенталистские темы связывали российское представление о "чужом" с идеологиями других империй, такими как прославление берберов во французской Северной Африке или британское восхищение воинственными расами в Индии и Восточной Африке.