Трансгрессия в моде. От нарушения к норме

Практика потребления, обусловившая мозаичный характер конструирования идентичности, способствовала возникновению суверенного субъекта, которого Ж. Батай характеризует его потенцией к нарушению (Батай 2006: 332). Суверенный субъект отказывается от следования диктату Другого в вопросе «правильных» вестиментарных форм, предпочитая самостоятельно конструировать свое вестиментарное поведение. Ярким примером трансгрессии являлись субкультурные движения второй половины XX века, члены которых смешивали в своем внешнем виде вестиментарные коды, а также прибегали к самостоятельному изготовлению или переделке готовых вещей.

Стремление к кастомизации готовых одежд или уже бывших в употреблении особенно процветало на английской почве, где существовали городские уличные рынки (street-stall markets) как основной источник second-hand вещей для участников молодежных субкультур, студентов отделений искусств и других членов альтернативных сообществ. Уличные рынки представляли собой пространства для выставления дизайнерами «переделанных» вещей, которые таким путем повторно входили в систему моды, оказывая впоследствии значительное влияние на установление модных трендов (McRobbie 1988: 28). Такое вестиментарное поведение свидетельствует о трансформации потребления из пассивного акта приобретения товаров в активный процесс конструирования идентичности, на котором неизменно лежит след индивидуальности, проявляющийся в выборе, комбинаторике предметов одежд или иных способов ее модификации, осуществляемых непосредственно носителем. Можно сказать, что со второй половины XX века обнаружил себя новый принцип вестиментарной стратификации. Его основанием являлись не социальные различия, а индивидуальные предпочтения, ценности, взгляды, что превращало одежду в маркер культурной (Crane 2000: 140), а не классовой принадлежности. Субкультуры второй половины XX века можно считать отправной точкой в процессе освобождения индивидуального вкуса от опосредования знаками отличия со стороны Другого как основания социальной идентичности модного субъекта[74].

Именно со второй половины XX века модные коннотации костюма перестали быть детерминированы фигурой Другого, как в Средневековье и в придворном обществе в форме знаков отличия лиц, обладающих властными полномочиями, и в буржуазную эпоху – в форме лейбла. Начиная с этого исторического рубежа сарториальное поведение индивида можно рассматривать как проявление непосредственно его индивидуального вкуса. Под «индивидуальным» в данном случае понимается возможность вестиментарного выражения культурных представлений и взглядов, то есть неотчуждаемых средств идентификации индивида, привнесенных буржуазным обществом. Модный субъект выражает их во внешнем виде без легитимации со стороны Другого в форме тех или иных знаков отличия, правда, в рамках групповой принадлежности, какими являлись субкультуры.

Массовую моду, освобожденную от диктата индивидуального вкуса кутюрье, можно считать пространством существования одежды как формы проявления индивидуального вкуса носителей в рамках групповой идентичности, которая, по мнению Э. Холландер, представляет собой наиболее «комфортную» форму идентификации. «Униформы, так решительно презираемые в современной вестиментарной риторике, в действительности являются тем, чему большинство людей и отдает предпочтение. Униформы – одежда, в которой они чувствуют себя безопасно, будучи схожими с теми, кто занимает равное с ними положение» (Hollander 1994: 185). Как отмечает Ж. Бодрийяр[75], феномен массовой моды, несмотря на иллюзию свободного выбора и творческого процесса конструирования идентичности, выстраивается как раз вокруг идеи о предпочтении вестиментарного выражения групповой идентичности индивидуальным проявлениям вкуса. Таким образом, «чем мода категорически не является, так это выражением индивидуальности» (цит. по: Арнольд 2016: 110).

Во второй половине XX века индивидуальный вкус становится атрибутом вестиментарного поведения индивида, но не в смысле уникального сарториального проявления, а в смысле освобождения от диктата Другого в вопросе репрезентации культурных представлений и ценностей. Это подразумевает возможность нарушать вестиментарные коды костюма, что до второй половины XX века полагалось прерогативой лиц привилегированного сословия, которые могли пренебрегать негласными канонами моды, а со второй половины XIX века – кутюрье, который институциализировал практику «нарушения» в качестве профессиональной компетенции.