Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2016 Июль - Декабрь

Поэтому сегодняшняя российская литература пребывает в таком бездействии, я бы рискнул сказать — в параличе. Я, страшно сказать, за последний год не прочитал почти ни одного современного текста, который бы заставил меня не скажу, что восхититься, но заинтересоваться, который бы был для меня каким-то шоком или который бы мне объяснил происходящее. То есть современности русская литература не трогает вовсе, а если трогает, то у неё получается фельетон чаще всего.

Ещё раз говорю: это связано с тем, видимо, что грядут великие перемены, грядут они довольно быстро; и писать роман — сегодня то же самое, что перед наводнением мыть полы. Наверное, мы когда-нибудь что-то такое прочтём, но сегодняшняя реальность слишком быстро уйдёт.

«В одном из своих текстов Веллер негативно высказался о Данииле Гранине. Я мнение Веллера уважаю, но в данном вопросе с ним не согласен. А какое отношение к Гранину у вас?»

Видите ли, Веллер имеет в виду здесь что, как мне представляется? Я не толкователь его текстов, но мне кажется, что, с точки зрения Веллера, Гранин слишком эстетически и политически нейтрален, то есть он не являет собой такого радикализма. Может быть, именно в силу этой нейтральности он и оказался таким долгожителем, дай бог ему сто лет и более. Потому что он действительно, как и герой его повести «Эта странная жизнь», удивительно расчётлив (расчётлив — в хорошем смысле), он действительно держит очень точно нейтральную линию. Но, может быть, в том, чтобы держаться здравого смысла, есть определённый героизм в стране таких крайностей, как наша. Поэтому ничего особенно плохого я о Гранине сказать не могу, ничего особенно восторженного — тоже. Но у него есть некоторые тексты, которые заслуживают, безусловно, внимания. В первую очередь это повесть «Место для памятника», во вторую — «Однофамилец», в третью — как мне кажется, всё-таки «Картина», роман, очень нашумевший в восьмидесятые годы.

Вернёмся через три минуты.

РЕКЛАМА

Д. Быков― Продолжаем разговор.

«Дмитрий Львович, доброй ночи! Сегодня от меня злые вопросы, — ну, maximvictorich, всегда пожалуйста. — Почему, когда дерьмовый человек умирает, принято не вспоминать плохое и даже прощать? С чего вдруг смерть какой-нибудь сволочи должна всё списывать? А как вы считаете?»

Да не должна она ничего списывать. Как раз мне кажется, что в последнее время такая условность, как «о мёртвых или хорошо, или ничего» (хотя в оригинале — «…ничего, кроме правды»), она как-то сильно потеснена. Политкорректности больше нет, то есть не действует больше политкорректность, и не только в Америке. В России она никогда особо и не действовала. Достаточно вспомнить нашу традицию язвительных эпитафий, вспомнить, как Тютчев проводил Николая I:

Не Богу ты служил и не России,

Служил лишь суете своей,

И все дела твои, и добрые и злые, —

Всё было ложь в тебе, всё призраки пустые:

Ты был не царь, а лицедей.

У нас как-то не принято было хоронить со слишком уж пиететом подчёркнутым. Наоборот, есть замечательная русская пословица: «Помер Максим — собственно, и хрен с ним».

Я не думаю, что смерть всё списывает. Понимаете, просто покойник не может возразить, он довольно-таки беззащитен, поэтому пинать дохлого льва и дохлую крысу — это не очень почтенное занятие. Но, в принципе, есть и у меня случаи, когда я не могу себе отказать в удовольствии злым словом помянуть особенно противного покойника. Конечно, я осознаю, что это грех, но грех простительный. Эти люди, переживи они меня, тоже бы не очень, знаете, затруднялись в выборе выражений.

«Чехов, Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Блок, Маяковский — это ведь не только литературная история. Это история о том, что столько гениев не достигли вершины, не дожили до мудрости. Хотя вы можете не соглашаться, но всё-таки — почему так много потерь? Рок? Генетическая несовместимость с жизнью?»

Видите ли, «не дожили до мудрости» — это всё-таки сказано сильно. «Выражается сильно российский народ!» Мне кажется, что они дожили до неё очень рано. Некоторые, как Лермонтов или, например, Рембо, мне кажется, повзрослели рано и увяли до срока именно поэтому. Когда-то Лев Лосев высказал весьма ценную мысль о том, что «гений — это прежде всего скорость развития», поэтому гений обычно к сорока годам — это духовно и физически изношенный человек. Пушкин прожил огромную жизнь. Лидия Гинзбург писала о том, что Блок в сорок один прожил по интенсивности добрых восемьдесят. И когда-то кто-то сравнил его с другим своим сорокалетним знакомым, она совершенно справедливо возражает: «Качество жизни другое».