Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2016 Июль - Декабрь

Поэтому — плотность жизни, страшная плотность, быстрота роста у Маяковского, который своего потолка достиг к 1915 году, когда написал «Облако в штанах», у Лермонтова, который к двадцати пяти годам был лучшим русским лирическим поэтом XIX века, с Пушкиным вполне сопоставимым, у Гоголя, который, согласно исследованию Чижа, к сорока годам тоже достиг фактической и физической старости. Как раз мне кажется, что они дожили до мудрости слишком рано.

И почему мы думаем (это, мне кажется, всё-таки какое-то самоутешение), что старость — это обязательно мудрость? Старость — это очень часто усталость, это примирение, конформизм. Я сам же по себе чувствую… Всё-таки мне полтинник на будущий год, если доживём. Я чувствую, что я научился примиряться со слишком большим количеством вещей. Мне как-то жаль моего молодого нонконформизма. И я думаю, что старость… Ну, правда, я был гораздо глупее, чем сейчас, и многие вещи я видел, может быть, слишком близко. Сейчас кое-что становится понятным. Но, по моим ощущениям, старость — это не синоним мудрости; старость — это синоним примирённости. Маяковский, когда говорил «надеюсь верую вовеки не придет ко мне позорное благоразумие», он не ошибся.

«У немецкой классической литературы и философии есть прямая связь с музыкой. А у нашей литературы с чем связь?»

Я думаю, с кинематографом. Русская литература всегда была очень кинематографична, по-хорошему сценична и театральна. Посмотрите, какие мощные именно кинематографические прозрения у Достоевского в докинематографическую эпоху. Например, ненавистная Набокову (да и мне не особенно приятная) сцена, когда убийца и проститутка вместе читают в Евангелии о воскрешении Лазаря, — это просто готовый сценарий, это прекрасная, такая мощная кинематографическая панорама. Я просто вижу, как камера панорамирует там по стенам, эти тени, этот драдедамовый платок, которым она его накрывает, как на исповеди епитрахилью — такой очень кинематографичный жест. Мне кажется, что и «Войне и мире» множество именно кинематографических эпизодов.

С чем это связано? С тем, что русская литература очень молодая, и она имеет дело с читателем ещё не воспитанным, не прожившим восемь веков светской культуры. И с этим читателем надо обращаться довольно грубо, брать его за шкирку и тащить. Поэтому мне кажется, что бо́льшая часть русских художественных текстов в некотором смысле даже плакатна. В этом смысле выделяется, пожалуй, Тургенев, у которого всё на полутонах. А вот Толстой действительно «орудует лопатой» и, по слову Ницше, «философствует топором». Даже у Чехова очень резкие, очень грубые краски, особенно в поздних сочинениях. Возьмите «Палату № 6» — какой густой колорит, какое зловоние! Так что мне кажется, что русская литература — это неисчерпаемый кладезь кинематографических сюжетов.

«Почему вы не позволяете себе и нам обсуждать ваши книги?»

Из скромности, Максим, клянусь! Исключительно из скромности. Но если хотите — обсуждайте. Я всегда на dmibykov@yandex.ru отвечаю на эти вопросы.

«В фильме Терренса Малика «Пустоши» девушка вдохновляет юношу на жестокие бездумные убийства. Что режиссёр хотел сказать? Почему эта картина завораживает?»

Видите, конечно, не девушка вдохновляет там юношу. Я «Пустоши» очень люблю. Мне кажется, что два лучших фильма Малика — это «Пустоши» и «Время жатвы». А всё остальное, что было потом, включая «Тонкую красную линию», — по-моему, всё-таки некоторый распад формы. «Пустоши» — это один из моих любимых фильмов. Вот эти Пустынные земли, Hollow Grounds [Badlands], насколько я помню.

Видите, какая вещь. Вот эта история очень похожа на то, что произошло в Пскове. Даже это не гормональный бунт. Это подростковая пустотность, подростковая неопытность страшная, отсутствие сопереживания, непонимание того, что другой человек может испытывать боль; желание славы. Я не оправдываю, скажем, Катю Власову и Дениса Муравьёва, потому что они убили собаку, выстрелили в бедро Катиной матери, стреляли по милицейской машине, не зная достоверно, есть ли там люди. Они не то что свою — они и чужую жизнь не больно-то ценят.

И вот об этой страшной пустотности снял Малик свою картину. Это подлинная история, кстати говоря. И обратите внимание, что девушка-то не была приговорена к смертной казни. Она отсидела, вышла и где-то сейчас живёт, скрываясь таинственно, она жива до сих пор. А вот что касается этого мальчика, который собственно убивал и который гордился убийствами, который после смерти завещал исследовать свой мозг, — это как раз классический пример человека, который или в силу молодости, или, бывает, в силу врождённой этической неразборчивости начисто лишён нравственного чувства. Такие люди бывают. Вот этот психический феномен — то, как функционирует в чистом виде лишённый телесного верха разнузданный телесный низ, которому хочется убивать, совокупляться, как бы обладать миром, — вот это Малик и снял. И снял очень убедительно. Это подростковый комплекс, и довольно частый.