Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV

Унаследовав революционно-демократический образ Шевченко от предыдущей эпохи (см., например, стихотворение Н. Некрасова «На смерть Шевченко», 1861), русские литераторы рубежа веков сравнивали его с современными поэтами по принципу противопоставления настоящей великой поэзии и преходящей современной поэзии. Здесь в «житийном» образе борца за народное дело начала превалировать литературная составляющая великого национального поэта. Хотя сугубо национальный, украинский элемент не всегда выходил на передний план. Так, в своей программной статье «О современном лиризме» (1909) высокого ценивший Шевченко И. Анненский[582] противопоставлял его, Пушкина и Жерара де Нерваля русским молодым поэтам как представителям инстинктов «самосохранения, традиций и медленного культурного преуспеяния»[583]. Первые – «неэстетические романтики ‹…› никаких легенд не изображают, но они сами – легенды», тогда как вокруг вторых «ни одной легенды не возникнет»[584]. Характерно для Анненского, что он ставит в один ряд национальных поэтов и Жерара де Нерваля, который отнюдь не воспринимался в такой роли ни при жизни, ни посмертно и чья канонизация в качестве «подземного классика» французского романтизма началась только на рубеже XX столетия[585].

С замечаниями Анненского перекликалась посвященная 50-летию со дня смерти Шевченко статья П. Наумова «Шевченко и Мистраль (Историко-литературная параллель)», напечатанная в «Аполлоне» непосредственно после стихотворений Мандельштама. Наумов сравнивал творчество Шевченко с «бесчисленными произведениями талантов-эфемеридов» сегодняшнего дня[586].

В дальнейшем Мандельштам перенесет заявленную Анненским дихотомию органичного трагического искусства и русского «нетрагического» модернизма на поэзию самого Анненского в контексте современной ему эпохи. В статье «Письмо о русской поэзии» (1922), подводя нелицеприятные итоги русскому символизму, Мандельштам писал:

Дух отказа, проникающий поэзию Анненского, питается сознанием невозможности трагедии в современном русском искусстве благодаря отсутствию синтетического народного сознания, непререкаемого и абсолютного (необходимая предпосылка трагедий)[587].

Мандельштам здесь подхватывает мысль Анненского о «легендарном» искусстве, но развивает ее в направлении национально ориентированной мифопоэтики младших символистов, утверждая совсем не обязательную для Анненского мысль о необходимости для личного поэтического мифа синтетического народного сознания, скрепляющего индивидуальное творчество и национальную историю. У Вяч. Иванова эта система взглядов получила форму противопоставления «всенародного» искусства «органической» эпохи и «индивидуального», «интимного» искусства современности[588]. Политическая поэзия Мандельштама 1930-х гг. во многом может восприниматься как сознательная попытка выйти за рамки «индивидуального» во «всенародное» искусство. Возможно, в этом ракурсе стоит понимать его слова Эмме Герштейн о том, что его антисталинское стихотворение «комсомольцы будут петь на улицах! ‹…› В Большом театре… на съездах… со всех ярусов…»[589].

В этом смысле для Мандельштама, как я далее покажу, Т. Шевченко стал одним из представителей состоявшейся исторической «трагедии» – реализации подвижнической миссии поэзии, в которой было отказано Анненскому и на которую ориентировался сам Мандельштам, говоривший Анне Ахматовой перед прочтением ей своего антисталинского стихотворения, что «стихи сейчас должны быть гражданскими»[590]. В 1934 г. слово поэта становится его делом, его судьбой: из-за эпиграммы Мандельштам был арестован и сослан в Воронеж, где в 1935 г. он читает Шевченко.

В 1934 г. широко отмечалось 120-летие со дня рождения Шевченко. Это советское празднество проходило на фоне последствий голода на Украине, жестокого сворачивания Сталиным политики украинизации и уничтожения украинской интеллигенции. И стихотворение лета 1933 г. «Холодная весна. Бесхлебный робкий Крым…», описывающее последствия голода на землях «Украйны и Кубани»[591], послужило вместе с эпиграммой на Сталина уликой в деле Мандельштама в 1934 г. Это пересечение жизненного пути Мандельштама, трагической поры в истории Украины и празднования шевченковского юбилея имело свой прецедент в самом начале знакомства Мандельштама с Украиной – в 1919 г.