В то же время ссыльного Мандельштама могло привлекать к Шевченко и определенное совпадение их судеб. Как известно, Шевченко был сослан в солдаты, и связано это в первую очередь с тем, что мишенью его политического памфлета «Сон» были лично Николай I и императрица Александра Федоровна[610]
. Обращает на себя внимание сходство образности и сюжетного построения «комедии» Шевченко в эпизоде посещения царского дворца с сатирой Мандельштама на И.В. Сталина 1933 г. («Мы живем под собою не чуя страны…»). Шевченко описывает царя, его супругу и их вельмож в звериных образах: царь – «медвідь», затем – «кошеня», царица – «чапля меж птахами», вдвоем они ходят «мов сичі надуті», их вельможи – «кабани годовані», «індики»; в эпизоде описывается «картина генерального мордобитія»[611], имитирующая иерархическую систему царской России:Затем царь «як крикне ‹…› мов скажений ‹…› гукає ‹…› як зикне»[612]
. Теперь приведем отрывок из мандельштамовского стихотворения:Читал ли Мандельштам «Сон» до написания своей эпиграммы на Сталина[614]
или позже в переводе Сологуба в книге, которую они читали вместе с Рудаковым в Воронеже, – как бы то ни было, можно предположить, что от его внимания не ускользнуло сходство двух произведений и ситуаций, вокруг них сложившихся. Как известно, Николай I собственноручно дописал на составленном III Отделением приговоре Шевченко: «Под строжайший надзор с запрещением рисовать и писать»[615]. Это личное участие деспота в вынесении приговора поэту повторилось и в случае Мандельштама, но в другом ключе. Николай I лишал поэта не только свободы, но и права на самовыражение. Известный же вердикт Сталина на сатиру Мандельштама удивил современников своей мягкостью: «изолировать, но сохранить». Н. Мандельштам говорит, что эта формула была высказана ей следователем Мандельштама: «Таково распоряжение свыше – следователь намекнул, что с самого верху»[616]. Затем Надежда Яковлевна, размышляя о причинах второго ареста Мандельштама в 1938 г., пишет: «Без санкции сверху Мандельштама нельзя было забрать, так как на деле 34 года стояла резолюция: “Изолировать, но сохранить”»[617]. В своих воспоминаниях Э.Г. Герштейн пишет как о хорошо известном факте, что Сталин «сам наложил резолюцию “изолировать, но сохранить”. Правда, подлинника этой надписи никто еще не видел, но кто другой, кроме Сталина, взял бы на себя ответственность за такое решение?»[618] В воспоминаниях Н. Мандельштам, как мы видели, первоначально эту формулу высказал следователь с намеком на ее источник в самых высших сферах; затем появилась резолюция Сталина на деле Мандельштама 1934 г. Я не буду здесь подвергать сомнению эпизоды воспоминаний Н. Мандельштам. Укажу лишь, что в том до конца все равно уже неуследимом пересечении историко-литературных и биографических планов версия о резолюции Сталина на деле Мандельштама могла ориентироваться на шевченковский прецедент.Мандельштамовской самоидентификации с Шевченко отчасти способствовала и тождественность их восприятия императивности поэтического призвания. Так, Н. Мандельштам в своих воспоминаниях пишет:
Первоначальный импульс гармонического самовыражения ‹…› всегда поражал меня своей категоричностью. Ни симулировать, ни стимулировать его нельзя. К несчастью, конечно, того, кто называется поэтом. И мне понятны жалобы Шевченко – еще О.М. оценил их и показал мне – на неотвязность стихов, приносивших ему одни беды и мешавших заниматься живописным ремеслом[619]
.