Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV

Приводя два перевода одного и того же стихотворения, Мирский предложил своего рода составное чтение, которое отдает должное конкурирующим требованиям – буквальной точности и передачи поэтического стиля. Ни один вариант не представлен как единственно правильный: каждый содержит лишь индивидуальный отклик переводчика на те элементы оригинального поэтического текста, которые, по его мнению, наиболее важны при воспроизведении. Взятые вместе, они дают более полное представление об оригинале, причем предполагается, что ни один перевод не может претендовать на то, чтобы быть единственным. Конкурирующие или дополняющие друг друга переводы одного и того же текста приглашают читателя включиться в процесс критики, сравнения, интерпретации и оценки, которые и выдвигают проблемы перевода на первый план[776].

Хотя в предисловии к переизданию 1963 г. Дж. Сигел и писал, что «“Пушкин” Мирского не столь ослепителен, как его “История русской литературы”; стиль более трезв [sober], а сам Мирский склонен держаться в тени ‹…› и сосредоточен на своем предмете» (IX)[777], книгу можно интерпретировать и иным образом.

В книге о Пушкине Мирский не только портретирует Пушкина и его современников и, в известной степени, исследователей (вспомним слова Лозинского: «В таком обилии подробностей для иностранного, неискушенного читателя иногда будет тонуть фигура Пушкина»), но и создает портрет русского интеллектуала рубежа XIX–XX вв., читающего Пушкина и о Пушкине. Этот русский интеллектуал оказывается ничуть не менее интересен, чем «Пушкин и его современники».

Мирский перечисляет литературно-критические и критико-философские работы о Пушкине, будучи современником их появления, их пристрастным читателем. Восприятие Пушкина Мирским пропитано символистской и постсимволистской рефлексией о нем. Этот «обобщенный тип русского интеллектуала» всё же является не только портретом «человека своего поколения», но и во многом – автопортретом. Хотя Мирский эти специфические автопортретные черты предпочитает подавать как типические.

В предисловии к «Contemporary Russian Literature: 1881–1925» (1926) Мирский писал: «‹…› полагаю, что мой вкус до некоторой степени отражает вкусы моего литературного поколения и что компетентному русскому читателю мои оценки не покажутся парадоксальными»[778]. В «Пушкине» эта установка присутствует, но в имплицитной форме и с одним важным добавочным обстоятельством. Поколение, с которым соотносит себя Мирский, не только литературное. Это и те его сверстники, которые принадлежали к не-литературному миру – миру аристократии и военных.

Читатель, незнакомый с биографией Мирского, этого, скорее всего, просто не заметит. Потому Мирский в английском «Пушкине» избирает весьма нетривиальную тактику: высокую степень обнаружения себя как «человека с биографией», поданного через, казалось бы, необязательные ремарки. Отметим несколько примеров.

Отсылки к опыту Мирского – гвардейского офицера императорской и белой армий и эмигранта, с комплексом («эмоциональной почвой») «оскорбленного эмигрантского самолюбия»[779]: «1814 г. – падение Наполеона, русские в Париже, Александр I, гегемон Европы, “наш Агамемнон”, достигший – по крайней мере на несколько лет – того, что президент Вильсон[780] ожидал достичь лишь на мгновение: победы и справедливости. ‹…› Даже наше время едва ли видело более великие события. И, в отличие от недавних событий, в тех, ‹давнишних,› была особая красота, благородная элегантность и, для русских, полное удовлетворение национальных гордости и тщеславия» (16).

О гвардейцах, расквартированных в Царском Селе: «В их среде в равной мере высоко ценились высокий строй ума и умение много пить» («High thinking and deep drinking were equally esteemed among them», 26). Напомним, что Мирский поступил в 1911 г. вольноопределяющимся в Лейб-гвардии 4-й стрелковый императорской фамилии полк, а в 1912 г. после офицерского экзамена был произведен в офицеры. Полк был расквартирован в Царском Селе, где Мирский и познакомился с Н.С. Гумилевым и гр. В.А. Комаровским. Алкоголизм, ставший, судя по всему, неотъемлемой частью жизни Мирского со времен его службы в гвардии, также является важным обстоятельством.