Трансперсональный проект: психология, антропология, духовные традиции Том II. Российский трансперсональный проект

Наш беглый обзор фрагментарен. Историку философии не составило бы труда дополнить его очевидными именами и теориями. Менее очевидно то, что теории оказали прямое воздействие на литературную практику. Примером возьмем древнерусское «плетение словес», чтобы читатель мог попробовать тексты в собственной медитации, не опасаясь ошибок переводчика. Матрицы используются здесь экономно, но всегда с исключительным художественным эффектом. Автор спокойно плетет житие, мысль движется тяжело и ровно, наконец, он подходит к месту, где нужно сказать о «несказуемом», внедрить его как образец в сердце читателя. Текст начинает набухать, топчется на месте – и вдруг разламывается на слитки матрицы: «…(1) место то было прежде лес, (2) чаща, (3) пустыни, (4) идеже живяху заици, лисици, волци, (5) иногда же и медведи посещаху, (6) другоици же и бесы обретахуся, (7) туда же ныне церковь поставлена бысть, (8) и монастырь велик възгражен бысть, (9) и инок множество съвокупися, (10) и славословие и в церкви, (11) и в копнах, (12) и молитва непрестающиа…» (орфография здесь и далее упрощена). Схема этого текста из Епифания Премудрого, конечно:

1 2 3

4 5 6

7 8 9

10 11 12

Просматривая матрицу по строкам, сверху вниз, мы видим стройное движение от дикости к культуре (поддержанное изменением грамматики, особенно сказуемого). По строкам, слева направо, мы переходим от повседневного к необыкновенному. А в целом эти четыре тройки укореняют в сознании читателя образец правильного действия, внесения порядка в мир, разобранный на примере основания монастыря.

Посмотрим, как эту тему разрабатывает другой мастер «плетения словес» – митрополит Киприан: «…(1) и исходит убо от обители, (2) и обходит округи места пустыннаа, (3) и обретает место безмолвно на репе нарицаемыа Ранта; (4) и ту жилище себе водружает, (5) и труды многы подъемлет, (6) и болезни к болезном (усилия к усилиям. – Д. С.) прилагает, (7) и поты проливает, (8) и церковь воздвизает во имя спаса нашего Исуса Христа, (9) и келий воставляет в пребывание преходящей к нему братии». Схема текста:

1 2 3

4 8 9

5 6 7

Как видим, она чуть труднее, но разбор по строкам и столбцам проясняет для нас неявные смыслы. К примеру, очевидный параллелизм предложений позволяет предположить: автор усложнил текст, чтобы центральное для него понятие (фраза 8) пришлось бы в центр матрицы.

В матричном тексте происходит как бы обновление языка. Играет все – предлоги, приставки, окончания. Рассмотрим еще одну обработку темы Епифанием: «(1) Обходиста по лесом многа места (2) и последи прииндоста на едино место пустыни, в чащах леса, имуща и воду. (3) Обышедша же место то и възлюбиста е, паче же богу наставляющу их. (4) И сътвориша молитву, начаста своима рукама лес сещи, и на раму своею беръвна изнесоша на место. (5) Прежде же себе сътвориста одрину и хизину (6) и покрыста ю, (7) потом же келию едину създаста, (8) и обложиста церквицу малу, (9) и срубиста ю». Очевидно, схема:

1 2 3

4 5 6

7 8 9

Другие разложения текста не обладают такой цельностью и гармонией. Но чтобы его открыть, мы должны в каждую клетку поместить ровно по одной глагольной форме на «-ста». Дело в том, что передаваемое ими двойственное число ко времени написания текста исчезло из разговорной речи. Это сделало их яркими, бросающимися в глаза. Естественно, что автор предпочел опереться на них, чем на менее заметные формы.

Лежащая в основе текстов матрица делает мысль упорядоченной, но не примитивной. Неограниченные возможности их усложнения по горизонтали и вертикали – так сказать, мелодии и гармонии – способны передать самые тонкие оттенки мысли. А ведь матрицы еще и сцепляются, и прорастают в другие размерности, превращаясь из плоскости в «матричный куб», в «ленту Мебиуса», в другие, уже не представимые наглядно формы. Носителю современной культуры уже трудно себе представить, какой утонченной была соответствующая им медитация. Для нас, привыкших к тому, что наука не имеет отношения к нравственности, легче оценить другое. У матричных текстов нет этой червоточины, поскольку познание в них гармонизировано с глубинными токами бытия, и поэтому нравственно.

Матрицы существовали и в других культурах. В истории переоткрытия этого рода словесности, которая когда-нибудь будет написана, почетное место займет работа ленинградского китаиста В.С. Спирина. Не располагая никакой предварительной информацией, он просто читал основополагающие для китайской традиции труды Конфуция и Лао-цзы. Обнаружив, что ему что-то мешает при их обычном, «линейном», чтении, ученый стал разрезать текст, подставлять одинаково построенные отрывки друг под друга и читать их сверху вниз, слева направо, а потом и вглубь. Разумеется, что тексты сильно укорачивались, но приобретали кристальную четкость. Перелистывая страницы книги «Построение древнекитайских текстов» (1976), мы можем убедиться, что перед нами действительно матричные тексты.