Трава-мурава

Иваниха поднялась, одернула на плоской груди кофту, строгим и безразличным взглядом окинула помещение и, сдвинув в ниточку брови, без лишних слов приступила к обличению колхозницы Аблязовой, как та воспользовалась доверенной работой на весах, а когда мешок порвался и зерно потекло, так Аблязова, вместо того чтобы броситься спасать колхозное добро, норовила подставлять под зерно широкие голенища своих сапог.

— Я так считаю, товарищи, что тут надо серьезно еще разобраться. Может, тут вредительство, злой умысел. Все факты сходятся на то, что тут все обдумано!..

Такого крутого поворота не ожидал никто. Даже Щетихин, и тот заволновался и делал знаки Сатину, чтобы тот осадил Иваниху, но изумленный и испуганный Сатин с открытым ртом глядел на Иваниху.

Долго не могла опомниться и сама Полина. Ей никто не говорил, зачем ее вызвали на правление, и разные худые предположения боролись с отчаянно-сладостными догадками: вдруг за хорошую работу сатину на платье!.. Что же касается лопнувшего у нее на весах мешка с зерном, так это случилось уже под угро, Пивкин, видимо, от усталости плохо завязал мешок, вот он и поехал. Правда, про сапоги Иваниха верно сказала: Полина не только не убрала голяшки из-под брызнувшей струи зерна, но, наоборот, подставляла их, чувствуя, как невыносимо туго делается ступне. И когда потом шла домой, то ноги были как в колодках, и казалось, что в каждом сапоге по пуду. Однако когда пришла и высыпала в сенях, то оказалось не больше как фунта два. Да, всего фунта два, не больше. И так ей стало смешно и горько тогда!..

И вот теперь Иваниха стыдит ее! Да ведь и сама Полина готова провалиться от позора сквозь землю, а она еще стыдит.

Полина боялась поднять глаза. Как сквозь вату в ушах доносились до ее сознания слова Иванихи о святом долге колхозников перед фронтом, о нерушимой заповеди по хлебопоставкам, о том, что все честные труженики, как один, бьются над выполнением государственных планов, но вот находятся среди них и такие, как Аблязова, как Нефедкин!..

— Не видала еще наша родимая Урань такого, не видала! — воскликнула вдруг Иваниха громко и гневно. — Вот ты, Михаил, к примеру взять, помнишь ли, как поступали у нас раньше с ворами? По селу водили, по всем улицам. Нагружали на них все обворованное и водили по улицам, чтобы люди видели. И если по-прежнему, так бы надо было и нам сделать: повесить на шею то, что стащили, да провести по Урани, как в старое-то время. На всю жизнь сраму. Вот так! И поделом! Но мы, видишь, теперь добрые, говорим да уговариваем: не надо, не надо, свое же тащим! Говорим, а толку ничуть. Дойдет дело до тюрьмы, тогда опомнимся, до поздно! Закон есть на это! Да как же тебе, Аблязова, не стыдно? Или тебе, Нефедкин? Отцы ваши в жизни замка не имели. Да у мордвы вообще не было замков, все засовами деревянными пользовались, а теперь — на тебе!.. Да лучше попросили бы, сказали бы, что нужда заела, помогите. Никто бы не отказался помочь. А то — тащить, в сапоги да в портки сыпать зерно! Срамота! Наши деды и отцы, бывало, проклинали своих детей за такое невиданное дело!..

— Невиданное — вскрикнула тут Полина и вскочила со страшно исказившимся лицом. — Невиданное, говоришь? А где раньше было видано, чтобы одна баба с пятерыми малыми ребятами на руках оставалась да со старухой немочной? Где, я тебя спрашиваю, доска ты бессердечная, видано было такое дело, чтобы дети посреди твоей прекрасной Урани недоедали? Отвечай, паразитка такая!.. — истерично вдруг взвизгнула Полина и рухнула на лавку со стоном и плачем. Тут сидевшая рядом растерянная Аня, плохо понимавшая смысл происходящего, подхватила Полину, а потом с подоспевшим Пивкиным они вывели ее в сени.

На все это происшествие и истерику Аблязовой Иваниха смотрела прямо, не отводя глаз, как другие, как Лепендин или Сатин, например. А когда Полину вывели и дверь затворилась, Иваниха продолжала. Теперь она обрушилась на Прохора, который без всякого разрешения унес с тока полмешка мякины.

— Да ведь грязь одна, одна грязь, что ты, Федосья Макаровна! — жалостно и виновато стонал Прохор. — Побойся бога!..

Прохор в отличие от Полины знал, что единственный тут ему выход — жалиться, плакать, просить прощения, потому как дело может повернуться и так, что и под суд отдадут. Вот он и стонал, жалобя сердце Иванихи:

— Что ты, соседка, да ты разве не видела, что грязь одна, одна грязь!..

Но ничего знать не хотела грозная Иваниха. Одно было ясно ей: если мы будем потакать такому, то завтра же от колхоза ничего не останется, и люди не только не разбогатеют, но и все перемрут с голоду, потому что где нет дисциплины и порядка, там не может быть никакой жизни. И вот по ней выходило, что для спасения колхоза, для спасения самого же Прохора Нефедкина требуется его обложить штрафом в размере тысячи рублей!

— Да что ты, стерва! — возопил вдруг Прохор и вскочил, потрясая своим батогом. Казалось, сейчас он бросится на Иваниху.