Трава-мурава

— Никак не отдает, — сказала Алда, виновато помаргивая, наблюдая за выражением лица своей повелительницы. А Парасковья, вопреки Алдовым ожиданиям, нисколько не рассердилась. Нет, она вовсе не передумала ехать, но вот за какой-то последний час заколебалась в принятом было решении ехать с ребенком: ей казалось, что будь она с ребенком на руках, все двери в Москве перед ней откроются, все очереди на вокзалах перед ней расступятся… Но вот она вдруг с какой-то внезапной трезвостью осознала, что за ребенком потребуется уход, его нужно будет пеленать, кормить молоком из бутылочки, да мало ли что еще! — и Парасковья, никогда не имевшая детей и не терпящая даже крика и плача чужих детей, испугалась. Правда, собирается с ней в дорогу и Глебиха Тарычева, молодая и крепкая бабенка, да ведь надежда во всех этих тонких делах на нее худая, — если на что Глебиха и годится, так только мешки таскать и покорно исполнять всю грубую работу, которую ей велит Парасковья. Да, пожалуй, что это и к лучшему — без ребенка. Но, не меняя строгого и сосредоточенного выражения лица, Парасковья глянула в угол на иконы и сказала:

— Ну что ж, на все воля божья. — И перекрестилась. — Может, так надо, — добавила она покорно, словно мирилась с высшей волей.

Алда перевела дух и, пав на колени, закрестилась, припадая лицом к полу, невнятно, быстро шепча благодарение деве Марии.

Парасковья, косо, снисходительно глянув сверху на Алду, пошла в заднюю избу, потому что кто-то громыхнул в сенях дверью. Это пришла Евдокия Аверяскина, жена председателя сельсовета, женщина толстая, громоздкая, с белым широким лицом. Она сбросила с плеча довольно увесистую торбу, отдышалась, села на лавку и концом платка вытерла запотевший лоб. В торбе были подсолнуховые семечки, которые Парасковья с Глебихой должны будут пустить на продажу в Москве, а деньги пойдут для дела, ради которого они и едут.

— Вот справка, — сказала Евдокия и, пошарив за пазухой, достала помятую четвертушку бумаги.

Парасковья разгладила бумажку, поднесла ее к лампе. Химическим карандашом там было написано так:

Справка

Дана настоящая гр-ке с. Урань Сенгеляйского р-на Мордовской АССР Фоминой Парасковье Фоминичне в том, что она действительно имеет на своем участке посев подсолнуха и действительно рассчиталась по сельхозналогу и всем другим платежам.

Внизу стояли подписи, зашлепнутые расплывшейся невнятной печатью:

Председатель Ураньского Совета И. АВЕРЯСКИН

Секретарь…

Подпись Захарыча была в виде закорючки, но Парасковья догадалась, что это та же рука доброго Ивана Филипповича.

— Ладно, хорошо, — сказала Парасковья.

— Как не хорошо-то, — ответила Евдокия, — она одна, может быть, из гостей, бывавших здесь, не робела перед Парасковьей и чувствовала себя в этом доме едва ли не по-хозяйски. — С таким документом куда хошь поезжай, никакая милиция не остановит.

Парасковья промолчала. Она-то знала, что не впервой Аверяскину такие справки выписывать. И правда — не слышно, чтобы у людей случались неприятности с такими справками, — надежный документ.

— Легкая рука у Ивана твоего, — сказала Парасковья. И, быстро перекрестясь, добавила громким шепотом: — Помогай ему, царица небесная!.. Огради раба божьего Ивана от всяких козней дьявольских, от глаз завидущих, от наветов, от наговоров… — И, поглядывая на Евдокию из-под опущенных век, Парасковья видела, каким благодарным восторгом слезятся глаза Евдокии.

— Не погадаешь ли? — тихо спросила она, когда Парасковья замолчала. И та кивнула согласно: погадаю, мол, потерпи немножко.

4

Предприятие, которое давно замышляла и вынашивала Парасковья, было очень серьезным, и когда она трезво и ясно понимала это, то у нее опускались руки и никуда не хотелось ехать, ни о чем хлопотать. Но вот при людях, под этими трепетными взглядами своих подруг и единомышленниц в ней пробуждался боевой дух, злая решительность, и само дело вовсе не казалось таким уж безнадежным.

Дело же это заключалось в том, чтобы выхлопотать разрешение на открытие церкви в Урани. Отец Алексей, саранский священник, старик древний и умный, к которому Парасковья ездила за советом, только головой покачал: нет, у него уже нет сил на эти трудные хлопоты. Но если Парасковья в этом богоугодном деле исполнится решимости, то лучшая ей помощь может быть только от самих жаждущих жителей Урани, — много ли таких в селе?

— Много! — твердо отвечала Парасковья.

Разговор этот был после службы, в опустевшей церкви. Пахло еще ладаном, тихо и тонко дымили погашенные желтенькие свечки, и молодой дьяк в черной рясе деловито, с озабоченным выражением лица сновал в алтарь и обратно, широко распахивая створки царских врат. Он искоса поглядывал на Парасковью и, кажется, сердился на то, что она задерживает едва стоявшего на ногах отца Алексея.