Травяное гнездо

– Ты подметала двор сегодня? – обратилась я к Нюре, заглядывая в дом.

– Подметала, – не сразу ответила она.

– Завтра тогда не подметай, я подмету!

– Нет, ты не справишься, – отозвалась старушка, веселея, но через секунду снова вся собралась, принялась за дело.

Отрадно было наблюдать, как Нюра подцепляла кочергой металлическую форму, вынимала прямоугольный в подпалинках и бугорках хлеб, и от него исходила волна запаха. И его можно было ломать и класть на него кусок домашнего масла, и оно тут же таяло, текло по руке.

– С того года мне кажется наша деревня и сдала. Теплой земли не было больше, и жизни как будто меньше стало. Научиться беречь главное – это большой дар, – совсем тихо закончила она, уже не ожидая, что я отзовусь, как-то приободрю.

Я взяла небольшую горячую буханку в руки. Поднесла к лицу. Теперь я знала, что такое дух горячего русского хлеба. Узнала навсегда.

– Так почему у меня не получится подмести двор? – осведомилась я, стараясь отвлечь ее от горестных мыслей. Нюру обычно очень забавляло, что я не справлялась с обычными деревенскими суетами. – Что в этом сложного? Води метлой туда-сюда.

– Что сложного?! – Нюра вышла из-за печи с последней формой в руках. – Не доводилось мне встречать таких, как ты… – она сощурилась, подбирая слова.

– Самоуверенных, – подсказала я.

– Точно! – обрадовалась она. – Самурованных. А ну-ка, пойдем со мной!

Мы вышли во двор. Нюра принесла две метлы. Одну большую для себя и маленькую для меня.

– Чтобы полностью вымести, очистить двор, нужно ни о чем не думать. Только о метле и помете.

– Фу, – начала было я, но увидев сердитый Нюрин взгляд, замолчала.

– Подметать нужно справа налево и никак иначе. Справа налево. Поняла ты? Прикладывай все силы! После того как выметешь помет, тщательно промой метлу. Затем нужно встать посередине двора и подметать отсюда.

– Что подметать? Ты же сказала, что все – конец.

– Ну ты что?! Какой конец, Анька? Теперь ты пола не касаешься, но с той же силой сметаешь.

– Что сметаешь?

– Нет, ты точно дурная! – от негодования Нюра бросила метлу и ушла в дом.

– Что сметаешь? – крикнула я ей вслед.

– Все плохое, – отозвалась Нюра уже из дома.

Я несколько раз повела метлой вдоль досок.

– Глупость какая! – угрюмо вымолвила я и тоже бросила метлу.

*

Скромны были деревенские. Любая подачка со стороны государства, даже самая незначительная (например, увеличение пенсии на семьдесят рублей, как обещали на следующий год) очень радовала их, и благодарность их не знала предела. Не было, в них возмущения, что на эти деньги максимум, что купишь – полторы буханки, а может, в следующем году и не купишь, потому как цены поднимутся. Такое мышление, что беспричинно их одаряли, изумляло и восхищало меня больше всего. Ведь им казалось, будто и таких подарков недостойны, оттого и не понимали, за что так с ними благостно.

Удивительно еще и то, что друг друга обижать не боялись, а перед государством робели. Однако они никогда не врали. Их речи звучали резко, особенно так могло показаться в первую встречу и особенно тому человеку, кто последние годы интервью брал. Но скажу честно, я тяготела всегда к такому. К резкой обрубающей все на корню правде.

Эдик на эту мою правду всегда ругался, частенько деревенщиной называл, с друзьями какими-нибудь важными не разрешал разговаривать. Вот почему, оказывается, я так молчалива в его присутствии стала, только сейчас себя раскусила. А здесь не врали, а если и врали, то как-то по мелочи и все сразу знали, что человек соврал и для чего это сделал. К примеру, когда Нюра говорила, что у нее нет ни самогонки, ни бражки, а все ведали, что такое добро у нее не выводится, то не выпрашивали больше в этот день, чуяли – не даст, не в настроении. Да и за вранье ее отказ, наверное, не воспринимали.

А в городе все врут от начала и до конца, от первой улыбки и до последнего кивка, никто тебе не скажет, что ты плохо выглядишь или допустил ошибку, врут не со зла, а скорее по этикету. О, этикет вранья и лицемерия – моя излюбленная тема. Помню, когда познакомилась с Эдиком, страшно удивлялась, что он друзьям говорил льстивые вещи, а дома поливал их грязью. А когда я вмешивалась, мол, скажи им это в глаза, ты только поможешь, зыркал на меня, как на умалишенную. Нет, нельзя людей расстраивать, даже ради помощи в будущем, пусть кто-то другой помогает, а я лучше лицемерную дружбу сохраню. Только до сих пор непонятно, для чего тогда такая дружба нужна. Видимо, просто чтобы в одиночестве не находиться. Да и неприятностей другому не приносить. Кто-то картины рисует, а кто-то эстетическое удовольствие подобным способом совершает.