Травма и исцеление. Последствия насилия – от абьюза до политического террора

Реконструирование истории травмы начинается с рассказа о том, какой была жизнь пациентки до травмы, и обстоятельствах, которые привели к этому событию. Яэль Даниели говорит о важности возвращения в область сознания истории первых лет жизни: она нужна для того, чтобы «воссоздать поток» жизни пациентки и восстановить ощущение непрерывной связи с прошлым[527]. Пациентку следует поощрять разговаривать о важных для нее отношениях, идеалах и мечтах, а также о трудностях и конфликтах, предшествовавших травмирующему событию. Это исследование обеспечивает контекст, в котором может быть понят конкретный смысл травмы.

Следующий шаг – реконструировать травмирующее событие как изложение фактов. Из фрагментированных образов и ощущений пациентка и терапевт постепенно заново собирают организованный, подробный вербальный рассказ, обладающий характеристикой времени и расположенный в историческом контексте. Этот нарратив включает не только само событие, но и то, как выжившая отвечала на него, а также как на него реагировали важные люди в ее жизни. Когда рассказ приближается к самым невыносимым моментам, человек обнаруживает, что ему становится все труднее находить слова. Временами он или она может спонтанно переключаться на невербальные методы коммуникации, например рисунки или картины.

Учитывая знаковую, визуальную природу травматических воспоминаний, создание изображений может представлять собой наиболее эффективный начальный подход к этим «неизгладимым образам». Завершенный нарратив должен включать полное и ясное описание травматических образов. Джессика Вулф так описывает свой подход к созданию нарратива травмы с ветеранами войн:

«Мы приглашаем их детально описать ощущения, словно они смотрят фильм, со всеми сопутствующими чувствами. Мы спрашиваем их, что они видят, что слышат, какие запахи ощущают, что чувствуют и что думают».

Теренс Кин подчеркивает важность в реконструкции воспоминания телесных ощущений:

«Если не спрашивать их конкретно о запахах, об учащенном сердцебиении, о напряжении мышц, о слабости в ногах, они будут избегать говорить об этом, потому что это слишком отвратительно»[528].

Нарратив, не включающий травматические образы и физические ощущения, беден и не полон[529]. Конечная же цель реконструкции заключается в облечении истории во всей ее образности в форму слов. Первые попытки пациентов создать язык нарратива могут быть частично диссоциированными. Они могут записать свою историю, пребывая в измененном состоянии сознания, а потом отречься от нее. Они могут выбросить написанное, спрятать или вообще забыть, что написали. А могут отдать свою историю терапевту с просьбой прочесть ее не во время терапевтической сессии. Терапевту следует остерегаться создания такого «неофициального» канала коммуникации и напоминать пациентам, что их общая цель – принести историю в то место, где она может быть рассказана и услышана. Письменные сообщения любого рода следует читать вместе.

Изложение голых фактов без сопровождающих их эмоций – стерильное упражнение, не дающее терапевтического эффекта. Как столетие назад отмечали Брейер и Фрейд, «воспоминание без аффекта почти неизменно не приносило результата»[530]. Поэтому в каждый момент нарратива пациенты должны реконструировать не только то, что случилось, но и то, что они чувствовали. Описание эмоциональных состояний должно быть таким же детализированным, как и описание фактов. Когда пациенты исследуют свои чувства, они могут либо разволноваться, либо уйти в себя. Они не просто описывают то, что чувствовали в прошлом, но заново оживляют эти чувства в настоящем. Терапевт должен помогать пациентам двигаться вперед и назад во времени – от надежного, защищенного якоря в настоящем к погружению в прошлое, – чтобы они могли заново пережить прежние чувства во всей их полноте, одновременно держась за ощущение безопасной связи, которое было разрушено в момент травмы[531].

Реконструирование истории травмы также включает систематический пересмотр смысла этого события, как для пациентов, так и для важных для них людей. Травмирующее событие требует от обычного человека, чтобы он стал теологом, философом и юристом. От выживших требуется артикулировать ценности и убеждения, которые у них когда-то были и которые уничтожила травма. Они безмолвно стоят пред пустотой зла, чувствуя несостоятельность любой известной системы объяснения. Люди, пережившие зверства в любую эпоху и в любой культуре, приходят в своих свидетельствах к той точке, где все вопросы сводятся к одному, задаваемому скорее с недоумением, чем с возмущением: почему? Ответ на этот вопрос лежит за пределами человеческого понимания.