Травма и исцеление. Последствия насилия – от абьюза до политического террора

Конфронтация с отчаянием приносит с собой возросший (как минимум на какое-то время) риск самоубийства. В противоположность импульсивной саморазрушительности на первой стадии восстановления суицидальность пациента на второй стадии может исходить из спокойного, рационального решения отвергнуть мир, в котором возможны такие ужасы. Пациенты могут вступать в абстрактные философские дискуссии о своем праве на самоубийство. В таких случаях категорически необходимо выйти за пределы интеллектуализаций и заняться мыслями и фантазиями, питающими отчаяние пациента. Часто у пациентов присутствует фантазия, что они уже принадлежат миру мертвых, поскольку их способность к любви уничтожена. Во время этого низвержения в бездну отчаяния человека может поддержать малейшее доказательство его способности создавать любящие связи.

Признаки неуничтоженной способности к любви часто обнаруживаются путем обращения к утешительным образам. Почти всегда можно найти некий образ привязанности, уцелевший среди развалин. Одно позитивное воспоминание о любящем, утешающем человеке может стать спасательным кругом во время погружения в оплакивание. Способность пациента ощущать сострадание к животным или детям, пусть даже на расстоянии, может родить хрупкий росток сострадания к себе. Работа оплакивания приносит свои плоды, когда выжившая сбрасывает озлобленную, стигматизированную идентичность и осмеливается надеяться на новые отношения, в которых ей больше не придется ничего скрывать.

Целительная сила оплакивания и выдающаяся человеческая способность к возрождению даже после самых тяжелых утрат очевидны в отчете о лечении миссис К., пережившей холокост:

«Поворотный момент в лечении миссис К. настал, когда она “исповедалась” в том, что была замужем и родила в гетто ребенка, которого отдала нацистам. Чувства вины, стыда и ощущение “запачканности” усугублялись тем, что после освобождения “доброжелатели” предупредили женщину, что, если она расскажет об этом своему новому жениху, тот ни за что на ней не женится. Ребенка, которого она два с половиной года носила на себе и берегла в самых чудовищных, нечеловеческих условиях, вырвали из ее рук и убили, когда он заплакал у нее под робой и тем самым выдал себя нацистскому офицеру…

Родственники К. начали общаться с ней и делиться своими историями. Однако потребовалось шесть месяцев терпеливых просьб к пациентке снова и снова рассказывать описанную историю… прежде чем она смогла завершить свой рассказ о гетто словами “и они забрали у меня ребенка”. После этого она начала постепенно “оттаивать” от апатии и ощущать отсутствовавшие до этого… эмоции боли и скорби…

Процесс исцеления миссис К. в значительной мере опирался на источники доброты и силы, присутствовавшие в ее жизни до и во время войны. Например, ее бойкий характер в детстве, способность грезить о том, как ее утешает дедушка, когда она утратила надежду в лагере, ее человеческая теплота, интеллект, замечательное чувство юмора и вернувшееся ощущение удовольствия… Ее способность и желание любить были воскрешены… Официально завершившая терапию, миссис К. говорит: “Я получила себя обратно, всю целиком… [Прежде] я не гордилась. Теперь горжусь. Есть некоторые вещи, которые мне не нравятся, но у меня есть надежда”»[562].