Травма. Невидимая эпидемия

– Мне кажется, что сегодня мы знаем больше, в том числе из-за случаев, широко освещенных в медиа. Но очень многое, конечно, и сейчас скрывается. Особенно в школах и религиозных учреждениях. Руководство зачастую больше беспокоится о репутации, чем о защите детей. Если случаи насилия и становятся известны, это обычно происходит лишь спустя долгое время. А ведь чем раньше мы вмешаемся и поможем ребенку, тем больше шансов на успешное исцеление.

– Можно сказать, что здесь есть не только исходная, но и вторичные травмы. Например, травматичные последствия недоверия, которым встречают рассказ о первой травме, или травма от возвращения в ситуацию жестокого обращения. Дети теряют чувство безопасности. С одной стороны, опасно быть рядом с насильником. С другой стороны, взрослые, которые должны прислушиваться к ребенку и защищать его, тоже не создают атмосферу безопасности и доверия. Такое непризнание тоже травмирует. Травмы наваливаются на ребенка одна за другой. Стоит ли удивляться такому распространению детской тревожности и депрессий? И тому, что они заглушают боль алкоголем или наркотиками? Мы сами толкаем детей на это. При таком отношении общества к травме этот исход становится совершенно предсказуем. А ведь мы могли бы прилагать намного больше усилий к тому, чтобы выявлять случаи жестокого обращения, стараться снизить их тяжесть и частоту, помогать детям в трудных ситуациях.

– Абсолютно. Это относится и к другим проблемам, с которыми сталкиваются дети. Например, травля. В том числе онлайн. Или травмы детей-беженцев. Тысячи детей вынуждены бежать из дома. Что с ними происходит? Даже если они оказываются в итоге в безопасности, кто поможет им оправиться от ужасов, которые они пережили? Говорят, «выживает сильнейший». Выживает, да – но какой ценой?

– А если человек не такой сильный? Что с ним делать? Просто забыть, потому что он все равно не справится? Это чудовищно.

– Как будто бы вся жизнь человека сводится к выживанию. Более того, не учитываются ни трудности, с которыми сталкивается личность, ни стресс для семьи и сообщества, ни нагрузка на систему здравоохранения. Даже в лучших случаях, когда беженцам удается добраться до Германии и им обеспечивают какую-то базовую стабильность, ситуация все равно очень тяжелая. Дети все равно глубоко травмированы. Кто-нибудь об этом задумывается? Каковы шансы, что им окажут нужную психологическую поддержку или психиатрическую помощь?

– Этой помощи действительно почти нет. И мы все страдаем от последствий, вне зависимости от того, о какой конкретно проблеме идет речь – пандемия, лесные пожары в США или военные действия в Сирии, из-за которых люди становятся беженцами, спасающимися от политической нестабильности и насилия. Такие кризисы касаются всех. И все равно люди думают, что можно отстраниться и сказать, что это не моя проблема. Мы поворачиваемся спиной к очевидным истинам и только усугубляем травму.

– Значение психического здоровья, особенно здоровья детей, систематически недооценивается. Причем везде. В США ситуация несколько лучше, чем в Германии. У детей есть хотя бы возможность обратиться к школьному психологу. Но этого мало. Психическому здоровью нужно уделять не меньше внимания, чем математике, физике, химии и изучению языков. Потому что наш эмоциональный интеллект до сих пор недостаточно развит. И у детей он не появится просто так, нужно их учить.