Tresor Ее Величества

Я лямку тянул, делал что велено и сверх того стремился. Участвовал в подавлении восстания атамана Кондратия Булавина[82] на Дону, потом бросили против шведов и поляков. Только разобрались в этом деле, собрали пару взводов и погнали невесть куда. – Ушаков вернулся в свое кресло, положил ногу на ногу. – Знаешь, куда послали добрых молодцев? Не-а, не отдыхать. Эпидемия чумы обнаружилась, понадобились людишки, которые бы жгли дома и скарб зараженных, оцепляли целые районы, отделяли больных от здоровых. Вокруг меня такие же простые солдаты мерли точно мухи. А я выжил! Явился в свою часть и тут же был откомандирован в Курляндию, заготавливать корабельный лес. Узнал, что такое деревья валить, а заодно с местным людом, и особенно с господами, недовольными, что мы трудимся на их земле, разговоры разговаривать. Вот тут меня по-настоящему отличили и послали улаживать пограничные конфликты в Литве. Далее инспектировал хохляцкие войска гетмана Скоропадского[83], охранял обоз с провиантом и армейским имуществом. После этого дела я уже был замечен Петром Лексеичем, прежде-то только видел царя, но близко не подходил. Теперь же скакнул в – капитаны-поручики и сделался его адъютантом. Произошло сие славное событие, когда мне, ребятушки, стукнуло уже без малого тридцать семь годков. Понимаю, что много, друзья-то мои лет в двадцать пять воинскую карьеру делали. Когда же исполнилось мне сорок два, пожаловали мне майора гвардии и назначили начальником Канцелярии рекрутного счета. М-да, стал я тогда большим начальником, в любую губернию мог нагрянуть с внезапной проверкой. Кто тут отвечает за поставки рекрутов? Кто души от переписи прячет, кто мздоимством занимается, кто из казны государевой ворует? Интересно было, хотя несколько раз и смертью извести пытались. М-да, так о чем это я, вот ведь, старым стал, забываться начал. Для того, чтобы меня, дурака, поднять и в люди вывести, приискал для меня Петр Лексеевич богатую вдову с малым чадом. В ту пору находился я в должности простого фискала, и кабы не царь, ни за что бы за меня не пошла Елена Леонтьевна, а если бы вдруг так случилось, что я бы ей почему-то глянулся, вся ее семья, все Кокошкины и вся мужнина родня Апраксины против меня бы поднялись. На одну руку положили, другой прихлопнули. Ну, или отбили бы все, что мужчине необходимо для женитьбы. Так что сам видишь, как судьба сложилась – из грязи в князи. За женой я приданое богатейшее взял, дома, деревни, сразу себя человеком почувствовал. Так что, говорю тебе, – дурак, признавайся, пока не поздно. Бабы, они не для того созданы, чтобы за них под топор идти. Я, кстати, вполне понимаю твое желание жемчуга уворованные присвоить, девять лет никто не хватился, авось и дальше не хватятся. А кому хвататься, когда дело закрыто? Она ведь, Шакловитая, тебе половину обещала? Что молчишь, дубина? А раз женишься, то все твое. Это как раз понять можно. Тем более, что – риску никакого, преступлением тоже хоть и пованивает, но ведь не разит как от навозной кучи. Вполне сжиться можно. Но вот когда вы начали душегубством заниматься… М-да… Нешто сам не понимаешь, опытный дознатчик, что провела тебя, дурошлепа, твоя Софья Егоровна. Что теперь ты один за все, что вы с ней натворили, отдуваться станешь, а она небось с новым полюбовником да поясом Айдархан мимо наших людей пройдет и сухой из воды выберется. Говори, Антон, не серди меня, а я подумаю, что еще можно для тебя сделать, хотя… комнатная девушка Разумовского, за такое…

– Это все она, Софья, чтоб ей пусто было. Прикажите развязать меня, Андрей Иванович, рук уже не чувствую, все скажу.

По сигналу Ушакова экзекутор Кузьма ловко отвязал Синявского, и вместе с Шешковским они усадили его на стул с ровной спинкой.

– Плечи болят, – пожаловался Антон, – думал, жилы лопнут.

Повинуясь порыву сострадания, Шешковский принялся растирать плечи приятеля. Сам видел, как после полноценного допроса на дыбе люди с неделю руками не владели, но сейчас другое дело. Судя по количеству полос на рубахе, Синявского недолго пороли, потом дали вылежаться на полу и снова подвесили, а впрочем, у тех горемык руки висели вдоль туловища, точно плети, а Антоха сразу же прижал их к груди, вот и теперь кисти разминает. Не больно-то ловко получается, но уже видно, на горшок сам будет ходить, не придется добрых людей просить веревку на портках развязывать, впрочем, это если он теперь все ироду Ушакову выложит, а не станет запираться, навлекая на свою многострадальную спину новых неприятностей.

– Ну, отдохнул малехо? А теперь излагай. Но смотри, Антон, то, что ты под моим началом служил, не смягчает твоей вины, а наоборот, утяжеляет соделанное. Так что если ты сызнова начнешь ломаться, как красна девица, пеняй на себя, ибо о твоих преступлениях я уже все знаю и теперь только желаю услышать все из твоих собственных уст. Вдруг какая новая подробность, полезная делу, мелькнет.