Третье поколение

За свою жизнь портной наслушался самых невероят­ных и фантастических историй о колдунах и чертях, о панах и мужиках, о попах и ксендзах. И, конечно, самым интригующим в них был тот момент, когда рас­сказчик, разжигая нетерпеливое любопытство слушате­лей, выводил на сцену черта в образе франтоватого бар­чука, который и начинал свои злые шутки над челове­ком. Так, например, однажды паничи наняли музыканта играть у них на вечеринке. Бедняк скрипач даже полу­чил полтинник в задаток. И вот привезли его в барские покои, где все сверкало золотом. Пораженный невидан­ным богатством, музыкант проиграл часов шесть без передышки, но вдруг оглянулся и увидел, что стоит он со своей скрипкой у себя за капустником, на болоте, до пупа затянутый в трясину... А то поменялся человек с барчуком трубками. Но тут барчук расхохотался и исчез, а у человека в зубах вместо трубки — вонючая кость.

В другой истории было так: нашел человек на дороге барана. Взвалил его на телегу, а конь еле тащит. Вдруг баран расхохотался и исчез, а человек в одну минуту поседел от ужаса.

Много было рассказов и про заколдованные деньги и про «фармазонские» рубли. Одним словом, ко времени революции и гражданской войны портной располагал большим запасом необычайных историй. Скорее всего он ни во что не верил — и тем не менее не мог отде­латься от подсознательного страха. И вот теперь разум подсказывал, что не черти, а люди жгут огонь на лесо­пилке. Но все это было так таинственно, да и место и обстановка очень уж подходили для бесовских шуток. Портной перекрестился и рванулся с места, беспре­станно озираясь. Не успел он сделать и десяти шагов, как волосы на его голове зашевелились, и он отскочил в сторону: огромная лохматая фигура преградила ему путь.

— Погоди, стой на месте! — приказало страшное су­щество. Портной онемел и остановился.

— Ты кто?

— Портной из Двух Хат.

Так называлось место, где жил портной. Сердце у него колотилось и, казалось, готово было выпрыгнуть из груди.

— Чего здесь ходишь?

— Я на хуторах был, шил там кожух, а теперь вот несу каравай хлеба и жбан квашеной капусты.

— У кого ты там шил?

— У Ярмолинского.

— Врешь! У Ярмолинского ты шил на той неделе. (Волосы на голове портного опять зашевелились.) Го­вори правду, чего ты тут ходишь?

— Братец (портной с большим трудом произнес это слово), я... братец... Откуда вы знаете, что я на той не­деле шил у Ярмолинского?

— Я все знаю. Попробуй только врать, я тебе...

— Чтоб я так, братец, жил — не вру! С места не сойти...

— И не сойдешь!

— Я правду говорю. Шил я на той неделе у Ярмо­линского, а сегодня рассчитываться ходил.

— А зачем здесь стоял и к лесопилке пригляды­вался?

— Я закурить остановился, а мне показалось, что в лесопилке мелькнул огонь.

— Ну, и что же ты подумал?

— Ничего не подумал. Удивился, а потом страх обуял.

— Так это ты от страха сейчас бежал?

— От страху, братец...

— А кому это ты позавчера танцы играл?

— Как это — кому? Как всегда... У кузнеца в хате... Вместе с ним. Девчата нас наняли...

— А из хлопцев кто танцевал?

— Да какие нынче хлопцы! Не стало хлопцев! Все в армии. А если кто дома остался, так это какой-нибудь ледащий, в солдаты не годный. Был Ярмолицкий Степка, так ведь он глухой... Был Шевцов Макар — хромой. А то все подростки... Какие там хлопцы! Они и девку-то обнять толком не умеют. Поверьте, братец, не вру.

— Нет, врешь, скотина старая! А что это за парни пришли под конец вечеринки и танцевали с девчатами?

— Не знаю. Их было человек пять. Говорили, что новобранцы, что их в армию гонят, их год подошел, раньше они, мол, дезертирами были, а теперь явились. В город, говорили, гонят их, а ночевать остановились в Тетеревцах. Вот они и зашли на танцы — тут ведь всего четыре версты.

— А почему у них оружие было?

— Этого я, братец, не приметил.

— Врешь! А не красноармейцы ли это из отряда Назаревского?

— Откуда же мне, братец, знать? Как будто нет. Они ведь не в шинелях, а в кожухах да в свитках.

— А пожилые среди них были?

— Право, не скажу... А кто же вы, братец, такой, что все знаете? Про кожухи Ярмолинского и про поза­вчерашние танцы...

— Все еще меня не узнаешь? Присмотрись получше.

Портной набрался смелости и подошел поближе.

— Братец ты мой, как же ты меня напугал!

— А какого черта я мог знать, что это ты?

— Вот и я, братец, так же.

— Не этот ли самый кожух ты шил? Сзади клин из желтой овчины.

— Он самый, братец, тот самый кожух. А только как же так? Я думал, ты в Красной Армии.

— Где там! Нас тут трое, зимуем в лесопилке, а весной, когда потеплеет...

— А-яй, что я слышу! А твой отец, когда я шил ко­жух, говорил, что ты в армии.

— А если чужие люди станут спрашивать, не зна­ешь ли, где дезертиры прячутся, скажешь, что меня видел?

— Упаси бог! Выдумал тоже!

— Будешь молчать?

— А какой мне интерес говорить? Меня не язык, а руки кормят.

— Ну, смотри! Нас тут трое. Зимуем в лесопилке, а то дома страшно. Но если ты кому-нибудь хоть пол­слова скажешь, со света сживем!

— Кому ты говоришь? Что я, сам не знаю, что ли?. Не дурной я, кажется.