Третья

Коэн уловил ход моих мыслей, скрипнул зубами, и я вдруг подумала, что тоже никогда не видела его таким напряженным, очень злым. Сейчас легко можно было представить его в бою, сейчас гораздо жестче сделались черты лица. Коэн-зверь. Сдержанный, конечно, но очень честный, весь наружу. Так можно играть?

‒ Мы не делимся деталями личной жизни с коллегами, не имеем такой привычки. Не знаю, откуда Макдауэл взял информацию, но я выясню. И за все сказанное он будет наказан.

Конечно, будет. За правду или за ложь – мне от этого уже не легче.

Этот Макдауэл провел мне когтями по телу, сделал такие насечки, что обычным пластырем правильных слов края не склеить – слишком велики дыры.

Они это чувствовали – Коэн и Эйс.

‒ Факты можно подогнать под себя, переиначить, подтасовать, ‒ негодовал Гэл, ‒ разве не ясно?

Ясно.

Я посмотрела на него болезненно. Он понял, нажал на кнопку пульта, и я попросила:

‒ Развяжите мне руки. И снимите это с лица.

Пыл бросаться вещами прошел.

Я потому и не хотела говорить сейчас ‒ не воспринимала ни доводы, ни слова. Для таких диалогов нужны спокойные эмоции и спокойные выводы, а я пока болела внутри. Дерек одним движением руки превратил людей, которых я любила, в неизвестно кого. А меня накачал недоверием, запустил торпеду, которая сработала изнутри. И теперь сначала бы собрать ошметки чувств и логики ‒ не до понимания того, кто прав…

Веревки с рук убрали, пластырь отлепили.

И впервые в беседу вступил Арнау.

‒ Мы торопились обратно домой…

По мне тракторными гусеницами проехали эти слова. «К тебе. Обратно». Мне тоже хотелось, чтобы мир остался солнечным, каким был с утра. Хотелось встретить их ужином, хотелось верить в сплошное счастье впереди.

‒ … и везли тебе это. – Он достал из внутреннего кармана куртки два кольца. Разных. У меня ухнуло в пропасть сердце. – Хотели предложить… себя. Продлить «договор» …

Последнее слово он неприязненно выплюнул:

‒ … пожизненно.

У меня все дрожало внутри. Все тряслось. Если бы не Дерек, я бы прыгала от счастья, я бы пробила потолок головой от радости, я бы кружилась то с одним, то с другим. А теперь… Зачем они показывают это мне теперь?

‒ Что-то я не помню, чтобы вы озвучивали мне какие-то чувства.

Я ненавидела не их, но саму ситуацию. Когда идеальный сценарий накладывается на искаженное восприятие, получается фуфел на выходе.

‒ Не успели.

Жесткость Гэлу шла очень. И я вдруг подумала: а что, если в «ТриЭс» за кадром кто-нибудь поспорил на то, что меня уломают не только на «контур», но еще и «замужество»? Сразу с двумя? А я ‒ доверчивая дурочка ‒ всегда ведусь на слова. Ведь они так изумительно подобраны, они всегда в цель и никогда мимо. Может, тогда парням дадут категорию еще выше? Как мне надоело быть подопытной псиной… Кончились силы, кончилось желание проверять, не доверять, болеть от каждой трудной и ядовитой мысли. Чем бы ни являлось это представление, его следовало заканчивать.

‒ Значит, вы предлагаете мне себя? – спросила безжизненно. Внутри ‒ обожженная пустыня.

Тишина. И кольца на ладони.

‒ На что только не толкает чувство вины, правда? – добавила желчно.

‒ Чувство вины? – взревел Коэн. А до этого он никогда не повышал голос. – Такие предложения не делают, не будучи уверенными в выборе.

‒ Или в том, что его отвергнут. Если расчет верный. Вы ведь дипломированные психологи.

Я пнула их обоих. Очень болезненно – ощутилось это не по лицам, но по атмосфере.

Теперь уже все равно ‒ все в осколках.

‒ Я отвергаю ваши предложения. Вас обоих.

Дыра в стене. В глазах Коэна клубок боли, ярости, печали.

Из кошелька я достала карту Галлахера, положила ее на тумбу – хорошо, что вспомнила сейчас, что она не станет причиной новой встречи. Хотела сказать «машину мою верните», но не стала произносить даже этого.

‒ Сейчас я уйду, и вы позволите мне это, ‒ произнесла тихо, ‒ не последуете за мной.

«Никогда».

Поднялась со стула, как человек, который заранее знает, что целым уже не станет. Как «контур» когда-то объединил нас троих ‒ так он теперь болезненно рвался. Рвался неохотно, ревел натужно, и ошметки его секли троих со свистом.

Эйс на секунду прикрыл глаза, а после шагнул мне навстречу с рыком:

‒ Я тебя к батарее прикую, пока не одумаешься…

Я рухнула обратно в кресло, потому что Арнау мог. Он вообще не был человеком слов ‒ он был человеком действий. И да, с него бы сталось сейчас закинуть меня в «Барион», запереть у батареи в собственной спальне. Или как-то еще. Он сумел бы найти слова и методы через боль ‒ через адов котел боли, снова поставить шестерни моего мозга так, как было угодно ему. Но, возможно, не мне.

Хорошо, что рука Гэла остановила его, преградила путь.

‒ Пусть.

‒ Но она уходит….

Я никогда раньше не видела Эйса треснутым. Рассеченным надвое, и по мне вид развороченной души Арнау шибанул так, что выбило воздух.

«Но она уходит…» ‒ тон, как у мальчишки. Расстроенный, разочарованный, недоверчивый и обиженный на жизнь целиком. А после в глазах ледника исчез свет, как будто сверху опустили купол.

‒ У нее есть выбор. Она – свободный человек.