Третья истина

Юлька давно успела объяснить набивающемуся в провожатые парню, что его довод: «по глазам вижу, что в ту же сторону», никак не может быть признан весомым, и поэтому ему разумнее оставаться в зале и дослушивать про пресс и паровые машины. Следовательно, возвращались они одни, клеймя фанатика Петьку.

– Юля, а как на тебя действует... ну, внимание, интерес? Я все не могу понять, тебе приятно?

– Так себе, я же не графиня какая-нибудь, у которой только ахи и охи на уме.

– Интересно ты понимаешь графинь... Ты, значит, как Лиза у Грибоедова... равнодушна к комплиментам: «Тебя… От скуки… прошу подальше руки»? Ну, так ей эти приставаки были чужды по классу, а ты – ты их тоже презираешь?

– Да нет, почему? Мне как-то, ну, немножко приятно... А ты как относишься?

– Никак. Точно знаю – никак. Даже, может быть, к сожалению?.. Вот нашим девочкам такое интересно, они рады, и наверное это нормально?.. А я... слишком никак… А уж если надо «просить подальше руки», то мне просто… отвратительно!

– Ну и я, как ты… Вообще, по-моему, отжило это все: ухаживания, проводы... А когда руки распускают – тем более. Нехорошо это... Саня, прочти лучше, пока идем, как там дальше, только подряд... ну, «Горе от ума». У тебя так интересно получается Молчалин. Ипполитыч всем советовал тебя слушать, как ты читаешь.

– Я Лизу больше люблю изображать. «Веселое созданье ты, живое». А ты мне реплики за Молчалина подавай... Нейтральным тоном, да?

– Я не помню все, как ты, наизусть. Ты же это явно давным-давно знаешь, верно? И вы это разыгрывали, наверное?

– С кем... разыгрывали?

– Не знаю, – искомым нейтральным тоном сказала Юля, – с подругами, наверное, у тебя же в гимназии были подруги?

– Да... Юля, я потом как-нибудь, в другой раз, не возражаешь? Грустно сейчас что-то… Наверное, после паровых машин накатило.

Юля не стала спорить или упрашивать, она только крепче подхватила Сашу под руку:

– Почти пришли уже, прибавим ходу.

А когда они открывали тяжелую дверь на пружине, добавила:

– Я тоже часто о маме вспоминаю, об отце... Только знаешь, я потом с четырнадцатого года столько намучилась по углам, да по родственникам. Я вычеркнула все. Сейчас все у нас в жизни выравнивается и хорошо, надо это ценить. А то – детство, как сон почти забытый

– Да... как сон. И не верится, что было.

ГЛАВА 7. ИГРАЕМ В ТЕАТР

– Саня! Саня! А у тебя ЕСТЬ снова другие обязанности сегодня, есть? Обратно писать станешь? А, Саня? Или лечить?

– «Опять писать...», – поправила Саша, придерживая разлетевшихся к ней Семикова и Пустыгина, – А сообщите-ка мне, уважаемые синьоры, как у ВАС с обязанностями? Станете уверять, что все сделано, и выучено?

Семиков запрыгал на одной ноге, а солидный Пустыгин посторонился, давая ему пространство полнее выплеснуть свои эмоции.

– Станем, станем, выучено! – в упоении выпевал Семиков. Пустыгин веско переступал с ноги на ногу.

Конечно, эти закадычные дружки прибыли звать ее играть «в театр». И все-то они ее словечки перенимают – это она, когда уж очень пристанут, отвечает, что у нее «другие обязанности», занята, мол! А они все равно ходят, выискивают ее по коммунским помещениям, влезают и в политкружок, и в медпункт, и на кухню... И не то, чтоб она была с ними особенно ласкова, хотя с младшими ей всегда легко и приятно. Просто у нее с этими крикунами само собой завелось общее дело.

Началось все с ее дежурства у «мелюзги». В коммуне с недавних пор прибавилось маленьких, дошколят даже. Воспитателей не хватало – они-то сначала были просто школой! Назначили ежедневное дежурство старших. Стелла отказывалась было, сказала, что детский шум мучительно напоминает ей мамульку и ее самое, обливающуюся слезами в колыбельке, но это серьезным аргументом не посчитали. Первой выпало дежурить Саше. Когда она вступила в вопящую, подскакивающую компанию, то даже растерялась. Что с ними делать? Рассказать что-то, но что? Будут ли слушать эти кипящие энергией шарики? И как их утихомирить?

– Что это?

– А тот дяденька Люпик, куда ушел?

– А в разбойников?

– А кушать еще дадут?

– А каша будет сладкая или солененькая?

– Тут будем всегда?

Не в силах разобраться в несущихся со всех сторон выкриках, спасая свои барабанные перепонки, Саша закричала:

– Тихо! Мы с вами сейчас затеем очень интересную вещь!...– чт'o, она и сама в тот момент не знала.

– В разбойников – это больно?

– А я не буду, не хочу потому что!

– Ты большая девочка, или маленькая тетенька?

Наконец-то она услыхала какой-то более или менее связный вопрос. Спрашивала рыжая девочка с носиком-кнопкой, напомнившая ей гимназическую Катю.

– А ты что думаешь по этому поводу? – приветливо нагнулась она к рыженькой. Девочка наморщила лобик, но промолчала.

– Девочка. Но, действительно, большая,– не стала томить Саша.

– Ее Саней зовут! – завопили вот эти самые неразлучные Семиков и Пустыгин, старожилы Коммуны, – она уколы делает и запеканки!

– А почему у тебя глазки не радуются? У девочков такие не бывают, – упорствовала «Катя». «А какие, интересно, бывают? – мимолетно подумала Саша – наверное, беззаботные.»