Третья истина

— Они с Петром сцепились на вечеринке у Семена, другого твоего дяди, он устраивал где-то в ресторане… Семен, дуралей, обрадовался, что жена в отъезде, а супруга у него, дай господи, строгая, закатил ужин холостяцкий, и обоих пригласил. Там Петр лишнего хватил, а, может, и Павел, хотя за ним не водится, но очень уж тосковал тогда… Слово за слово, и Петр ему, возьми, да выложи: такие, дескать, слухи, (хотя никому, кроме него, мерзавца, такая пакость и в голову не приходила!) молодого любовничка себе моя мать подготовила и сама себя всем выдала, раз столько ему завещала. Павел, как говорили, не то, чтоб пристыдить или на дуэль… сразу там же на него и ринулся. Оба сильные, дракам ученые, такую битву закатили, что весь ресторан расколошматили, человек пять их унять не могли. А когда уняли, и полицейские, и приятели семеновские, то Петра пришлось в приемный покой везти, а Павла Виктор из участка вызволял. Виктор, несмотря на то, что Павел брата измордовал, на его стороне был, уговаривал на Петькины слова наплевать и все, как мать велела, исполнить. Но Павел Андреич наотрез от всех денег отказался и хотел с семьей напрочь порвать. Только Виктор и Семен опять его тем взяли, что слухи пойдут… Тогда Павел согласился в доме остаться, при семье — у них там, в Петербурге знатный дом был, материно приданое. Только так остаться, чтоб вроде наемного, деньги получать, за какую-то работу. А ведь своего-то, законного, толику малую и получает на манер жалованья, вот какое дело приключилось! Завещание в узком кругу огласили, никто, кроме стряпчего и не знает, что Павел Андреевич по закону хозяин чуть не половины всего, что у семьи имеется.

Виктор мне говорил потом, что Павел Петру, когда тот, оклемавшись, потребовал поединка, так и сказал: «Убью, со спокойной совестью. Потому что сыном Елены Александровны вас больше не считаю». Это после таких, значит, слов о ней. И убил бы, вот что главное. Но Виктор памятью матери клятву с обоих взял, что это дело на том и останется. Без дуэли то есть. А от греха подальше, чтоб никогда и в городе одном не жили… И видеться, чтоб не виделись. С Петром поговорил на басах — в Москву услал, пока по службе его обратно в Петербург не перевели. Тогда, Павла Андреича — сюда. Наш-то честный. Дал слово — и в Петербург отсюда ездил только, когда Петра там не бывало. А Петька взял и заявился, креста на нем нет! Да еще когда! В Викторово отсутствие! Сцепятся, нам же не унять. Господи, может, улеглось за столько-то лет? А может, у Петра ума хватит не связываться… постарше все ж…

Тетка уже рассуждала сама с собой… Никогда еще она не говорила так долго, и с лицом то озабоченным, то гневным, то плачущим, но неизменно багрово-красным.

Лулу была потрясена всем услышанным, ее обуревала масса противоречивых переживаний, но, ни выразить их, ни даже разобраться в них она не успела.

— Добрый вечер, Евдокия Васильевна, все в порядке, съездил удачно. — Виконт спокойно подошел к тетке, и даже хорошо знающая его Лулу не уловила в его голосе ничего необычного. Только что не улыбается. Теперь все силы ее души были направлены на то, чтобы вот так же, как он, показать, что ничего не произошло — это самый обычный день. Или уже вечер?

— Ну и ладно, Павел Андреич, садитесь, садитесь и спокойно отужинайте, а то все на бегу. — Заискивание, вот что было в голосе поднявшейся с места тетки. А Виконт уже сел за стол, подумал минуту, потом встал, подвинул к своему стулу теткино кресло, а на другую сторону от себя передвинул стул, на котором сидела Лулу, прямо вместе с ней. Хоть что-то приятное в этот сумасшедший день — сегодня он будет сидеть рядом! Лулу тут же начала накладывать ему на тарелку давно остывшие, почти нетронутые тефтели. Чем иным могла она выразить свое сочувствие?

— Да что ты делаешь, святый Боже, это же твой обед, недоеденный! Убери, сейчас нормальным людям ужин принесут, — тетка протянула руку, чтобы поменять Виконту тарелку.

Виконт слегка улыбнулся:

— Не забирайте, съем и это. Вообще, мóй долг ухаживать за дамами, но внимание так приятно.

Лулу посмотрела на него с признательностью.

Коко, Доминик, Дмитрий, Виктор и, оказавшийся таким отвратительным, «дядя Петя» церемонной процессией вошли в двери. Лулу быстро оглянулась на своего соседа — он ел, не поднимая глаз. Лулу, разумеется, в знак солидарности заработала вилкой, тетка тоже начала есть, не обедала же. Ни пришедшие, ни сидящие не произносили ни слова, пока Доминик не обратилась к Шаховскому — Monsieur Paul, aujourd’ hui vous n’êtes pas aussi courtois comme toujours. Est-ce que j’ai mauvaise mine?

— Je vous demande pardon[50].

— Жалко, что с французским нелады у меня… «Cher Доминик» — все, что я могу. Тысяча проклятий тому, простите, сударыня, болвану, который меня обучал. Жалкий такой субъектишко, — засмеялся вдруг Петр каким-то раскатисто-нервным смехом, — трясся, трясся, боялся меня, мальчика, хуже чумы!