Третья истина

Голос Петра вызвал у Лулу омерзение. Сколько раз она думала: «ненавижу Софью Осиповну, ненавижу господина Петрова, ненавижу Дмитрия». Как это неверно! «Презираю и побаиваюсь Софью Осиповну», «питаю отвращение к господину Петрову», «враждую с Дмитрием». Ненавижу Петра. Его одного. Человека, который заслужил, чтобы его убили! Сказать ему об этом? Увидеть как, пусть на одно мгновение, но обрадуется Виконт? Или нельзя, нельзя! Петр ответит грубостью, Виконт не смолчит и … убьет? Это страшно, его же наказать могут! Из дома уведут? Ужас, какой!!!

— Дядя, что это за чепуха такая, Временное правительство? У меня не укладывается в голове… Россия без императора? Ведь все полетит к черту? — Виктор, задавая этот вопрос, старался быть, как можно, солиднее.

— В ваших головах вообще места не так много, но Россия без императора, действительно, слякоть, — отчеканил Петр.

— И Германия ее подомнет! — поддержал дядю Дмитрий.

— Да я любого немца предпочту рвани. Вы здесь сидите, что вы видите? — взревел Петр. — Разве эта размазня во Временном удержит страну на краю пропасти? Катимся, катимся. Анархия! Смутьяны — легальная партия? Эти бессильные болтуны — правительство? Карающая рука нужна! Свинцом поливать демонстрантов этих чертовых — единственное средство.

Лулу со своего места, прямо напротив дяди, заметила, что, Петр, выкрикивая все это и особенно усиливая голос на угрозах, взглядывал на Шаховского, словно ожидая его реакции. Виконт молчал.

Петр внезапно прервал себя, и, как будто это не он только что яростно высказывался о политике, заявил:

— У меня от этих разговоров портится аппетит, к черту политику, господа.

— И так ясно все, нечего и разоряться, — припечатала тетка, потянувшись за соусником. Доминик со скучающим лицом ощипывала листики салата и тоже время от времени взглядывала коротко на Виконта, так и не поднявшего глаз от тарелки. Его щека, видная Лулу, была похожа на высеченную из камня.

Вера, нарядная, в какой-то замысловатой наколке, играя глазами, подала чай. Дмитрий начал снова:

— Не миновать и нам в дело. Это я тебе точно говорю, Виктор.

— Бросьте, сказал ведь! — громче, чем следовало, произнес Петр и, откинувшись на стуле, закинул ногу за ногу. Вынул большой, серебряный с эмалью, портсигар. — Разрешите? — галантно спросил он у Доминик. Та томно кивнула.

Петр с шумом втянул дым и внезапно обратился к Виконту:

— Ну, что э … Поль, все художествами занимаешься, не забросил свою мазню?

Поль медленно поднял глаза от своей тарелки:

— Ты прибыл спросить меня об этом?

Петр, встретив его пристальный взгляд, передернул плечами:

— Вы по-прежнему много мните о себе, Шаховской, — ухмылка сошла с его лица, — я и не помнил о вашем существовании.

— Теперь вспомнили? — спросил Виконт, сделав ударение на слове «теперь». И замолчал. Над столом нависла гнетущая тишина. Даже Доминик что-то почувствовала и переводила огромные черные глаза с одного сидящего за столом на другого, вертя в руках скомканную салфетку.

— Так, — неожиданно продолжил Виконт. — Ты гость, а на мне лежит ответственность за благополучие этого дома. Во избежание недоразумений, потрудись не обращаться ко мне … до приезда Виктора. — Он встал из-за стола и вышел.

— И то, — поспешно поддакнула вслед ему тетка, в голосе которой звучала благодарность. Глаза Дмитрия пошарили по лицам сидящих, потом он вскочил и выбежал за Шаховским. Виктор недоумевающе повернулся к Петру, а сам Петр с озлоблением гасил сигару в пепельнице. Щека его нервно подергивалась.

Лулу охватила все это как-то сразу, единым взглядом.

— Я выйду, — шепнула она тетке. Та, сидевшая в необычной для нее растерянности, не успела ни согласиться, ни возразить. Скорее уйти отсюда. Сейчас Петр, очевидно, соберется с мыслями и скажет что-то ужасное о Виконте, Лулу не стерпит, и все будет испорчено. Она была рядом и видела, каких усилий стоило Виконту сдержаться. И, говоря по правде, невыносимо больше сидеть напротив этого человека, глядеть на его, пусть даже смятенное сейчас, лицо.