Третья истина

Страшно было оказаться в незнакомой русской гимназии. Хотя она и говорила по-русски несравненно лучше, чем прежде, а понимала практически все, уверенности в своих силах не было.

Маман внезапно прервала молчание:

— Занятия, мне сказали, начинаются завтра, а сегодня я покажу тебе дом, где ты будешь жить. Веди себя как надо.

Краем глаза оглядев себя и дочь в зеркальной витрине, Доминик направилась к извозчику. По дороге Лулу оглядывалась, рассматривая большой город — во время экзаменов ей было не до того. Перед высоким серым домом с лепными карнизами они остановились. Доминик оправила платье, надела роскошную огромную шляпу, которую в пролетке держала в руках, придала лицу особенно светское выражение и шагнула на ступеньку. Лулу отстала, засмотрелась на улицу:

— Как она называется?

— Что ты мне целый день нервы треплешь? — маман дернула ее за руку и повела на площадку второго этажа. Вторично сотворив светскую улыбку и уже не сгоняя ее, маман торопливо прошептала Александрин:

— Не забывай о приличиях! — и постучала в дверь.

Через мгновение они уже стояли в душной прихожей. После солнечного света трудновато было сразу что-то разглядеть. Глаз ловил отблеск зеркала, тень не то вешалки, не то этажерки. Тень раздвоилась, и половина ее оказалась принадлежащей какому-то крупному живому существу. Существо придвинулось и заговорило высоконьким жеманным голосом, слишком тонким даже для женщины более обычной конституции.

— Домна Антоновна, здравствуйте, дорогая, как поживаете, как дела, как детки?

Женщина говорила так, как будто они случайно встретились на улице, а то, что ее знакомая не одна, она просто не замечала.

— Софи Ёсипóв, я так радуюс вас видать… Дети тгудно, очень, очень тгудно… Вот дочь привезена для вам… ваш… — поправилась маман, — учить надо, все сама дольжен. Виктóр нет уже… уехаль. Мальчишик уехаль, а теперь и дочь отпускала от себя… — роняя слова, маман оправила прическу и постепенно продвигалась вперед. Хозяйка подвинулась, пропуская их в коридор, не менее душный, чем прихожая, но несколько более светлый. В спину им она сказала:

— Добро пожаловать! Будьте как у себя дома!

Навстречу гостям пропутешествовали три кошки, мотая хвостами. Первая, огромная с черной мордой и такими же лапами, остановилась перед Лулу, зашипела с недвусмысленным намерением вцепиться ей в ногу. Смущенная таким приемом, Лулу бросила взгляд на мать.

Та, брезгливо сторонясь, чтобы кошки не коснулись ненароком ее роскошного одеяния цвета танго — самого модного в сезоне — сочла необходимым восхититься:

— Quels beaux chats![26] Каки красиви у вас животни…

Хозяйка буквально простонала в ответ:

— О-о-о! Я просто не мыслю себя без них, до их пробуждения по утрам я изнываю от тоски!

Александрин незаметно рассматривала ее: удивительно, что эта женщина способна на такую горячую любовь к кошкам. Плоская, костистая, она напоминала скорее лошадь, причем достаточно неприветливую. В свою очередь и хозяйка рассмотрела девочку и воскликнула:

— Святые угодники! Домна Антоновна, голубушка, детка нисколько не похожа на вас и, видит Бог, на Виктора Васильевича еще меньше… Я бы ни за что не догадалась, что она из вашей семьи…

Доминик медлила с ответом, явно переваривая смысл, потом несколько неуверенно сказала:

— Это копи — моя свекрови! Это со сторони мужа внешнее все же к ней есть.

Хозяйка открыла дверь в какую-то комнату, осторожно, как будто там спал тяжелобольной. Лулу уже расслышала, делая автоматически поправки, что ее зовут Софья Осиповна. Комната была пуста, освещена сероватыми лучами, пробивающимися в окно, которое упиралось в стену противоположного дома. Здесь не верилось, что на улице яркое солнце, зато тянуло прохладой, хотя и слегка сыроватой. Комната была обставлена старой, но претендующей на стиль, мебелью. Лулу поразилась количеству икон и подушечек разных размеров. Больше всего привлек внимание угольник с зажженной лампадой. На него указала и хозяйка:

— Она горит постоянно, освещая мой путь! Некоторые зажгли только, когда началась война! Но не я! У меня свет, непрерывный Божий свет! Даруй, господи, победу российскому воинству, а нам просветление! Если бы все молились так усердно, как я….

Это вдохновенное выступление она внезапно завершила прозаически:

— Это и будет ее комната, есть же будет в столовой с нами.

Лулу была предупреждена, что будет жить у родственников, но то, что именно эта комната станет ее домом на время учебы, а с этой женщиной ей придется проводить время, подействовало угнетающе.

Доминик с выражением нетерпения выслушала речь Софьи Осиповны, которая излагала некоторые моменты будущего образа жизни Лулу, и коротко ответив: «Хогошо» на вопрос: «А как поживает сестрица?», вышла из квартиры, предупредив, что вернется часа через два.