Третья истина

— …грязный, вшивый, обсыпанный струпьями, — отправляя после каждого слова в рот очередную порцию еды, с особым смаком повествовал в таких случаях Филипп Федотович. — Вон как, мамзель, любезная, жизнь надругалась-то над грешным… Унизила ниже червя земляного… Он, раб Божий, без ропота, Его славя, душу Ему и отдал! Ан глянул… райские кущи перед ним открываются! Каково?

Тут господин Петров победно причмокивал, как будто сам лично походатайствовал за неопрятного горемыку перед Господом, Софья Осиповна издавала протяжный всхлип, крестилась и промокала глаза салфеткой, а Лулу представляла себе такого мерзкого страшного бродягу, что кусок застревал у нее в горле.

— Э-э, мамзель наша, — говорил тогда, глядя на ее невольную гримасу рассказчик, — видать, про себя нехорошее вспомнила… Что, небось, много грехов за лето накопила? А то, гляди, и пораньше того, в пансионе? А нуте-ка, секретцы свои выкладывай! Повинишься, пострадаешь, а мы, возьмем, да и спишем… Прощаем, скажем, нашу мамзель… Хе-хе-хе…

— Искупление грехов, детка, так сладостно! — вступала ростовская тетка. — Ты должна сама просто жаждать наказания за них, стремиться к нему…

Лулу опускала голову, бормотала «спасибо, я уже сыта» и выскальзывала из-за стола.

Никаких наказаний, однако, не следовало. Наоборот, Доминик, в угаре покупок, приобрела для нее массу шляпок, туфелек, блузочек. Только носить их было нельзя. Сиреневое платье с черным фартучком — вот во что она облачалась ежедневно, ибо такова была форма частной гимназии Берберова, в которую определили Александру Курнакову.

Едва переступив ее порог, Лулу столкнулась с массой правил и предписаний. По какой стороне ходить, в каком случае кланяться портрету монарха, как здороваться с каждой из дам. Вопросы этикета сами по себе Лулу не пугали — от недостатка грациозности она не страдала. Куда труднее было разобраться и запомнить, какая из учительниц больше, а какая меньше любима директрисой. Причем, именно сегодня — положение меняется чуть ли не каждый день! Любимица тут же переполнялась важностью, и горе той ученице, которая не чтила при встрече эту важность медленным и глубоким приседанием. Блестящие успехи Луиз-Александрин в пансионе мадам Клеро по части реверансов тут помогали мало, потому что она то и дело путалась в рангах классных дам.

Еще хуже было наткнуться на недружелюбие класса. Лулу поступила в гимназию, перескочив через подготовительный, и о том, что такое «обкатка новенькой» не имела понятия. Не знала, что перед группой надо несколько заискивать, а перед ее заправилами — вдвойне. Но даже, если б знала… Ей, которой в пансионе подражали, чьей дружбы искали многие девочки, к кому-то подлизываться?? Поэтому на первую же выходку одной из верховодок класса Таты Лавровой, которая монотонно дергала ее за локоны во время молитвы и делала издевательски недоуменные глаза, когда Лулу оглядывалась, она без дополнительных разговоров ответила тумаками.

Ясно, что любовь Таты она этим не заслужила. Немедленно последовала каверза, в которой приняли участие многие.

Перед уроком закона Божия к Александрин подбежала группа девочек. Наперебой, испуганными голосами, они стали говорить:

— Ой, она ничего не знает! Стоит здесь, а там всех новеньких в актовый зал зовут, правила им объяснять! Им же без этого на уроки нельзя!

Лулу, бросив благодарный взгляд, не мешкая, побежала: знать точно как вести себя в гимназии, было необходимо. Она уже несколько раз попадала впросак. В зале, с трудом найденном, многоголосо пел хор. Как? Они уже поют? Может быть, с новенькими разучивают какой-нибудь гимн? Лулу была наслышана о знаменитом гимне студентов «Гаудеамус». А тут, наверное, новичков учат здешнему, гимназическому… Немедленно пристроившись рядом, она попробовала уловить, поймать слова и мелодию и доблестно подпевала, до тех пор, пока на нее, крайнюю, не обратил внимания дирижирующий педагог:

— А вы, девочка, кто такая?

— Новенькая Александра Курнакова! — отрапортовала Лулу.

— Гм-м. Вас что, прислала госпожа директриса? Класс?

— Нет, не она. А какой класс?

Ну, в каком вы классе, быстро, быстро, задерживаете хор!

— В первом!

— Так немедленно возвращайтесь к себе. И больше здесь не появляйтесь. В хоре поют только старшие. Нельзя так туго соображать.

Лулу понуро направилась в свой класс, где получила еще один выговор от батюшки отца Адриана:

— Неслыханная дерзновенность! С первого дня прогуливать священный предмет! В угол до конца урока.

Лулу сказала было, что она новенькая, и ее послали в актовый зал, а она что-то, наверное, неправильно поняла, но услышав смешки в классе, осеклась. Над ней посмеялись! В углу она стояла навытяжку, не отвернувшись от класса, а пристально глядя на девочек. Дернуть за волосы, поддразнить — это она еще понимала. Но подвести перед учителем? Такое в Рамбуйе считалось подлостью. На перемене Лулу, наоборот, не захотела и смотреть на одноклассниц. Но те не оставили ее в покое.

Черноглазая девочка подошла к ней и доверительно произнесла: